– Все шуточки! Давай лучше поцелуемся.
– Так ведь «горько!» вроде не кричат.
– А мы авансом, – разошлась моя милая женушка. – Как ни крути, а ведь все равно придется.
И все-таки любопытство так и подстегивало меня. Куда, интересно, девался генералитет? Машины их как стояли, так и стоят во дворе.
Я выскользнул из зала в рабочую комнату. У кабинета Гуркина застыл часовой.
Все окончательно встало на свои места.
И я вернулся в зал.
– Куда это ты исчез, интересно? – Зоя раскраснелась, милые золотые кудряшки рассыпались по обеим сторонам лица. – Тут уже раз пять вопили «горько!». А мне что, с Матьяшом целоваться?
– Только посмей!..
И я поспешно приступил к выполнению своих обязанностей.
Свадьба ела, пила и плясала.
Гуркин присоединился к нам часов в одиннадцать. Улыбающийся, довольный.
– Проводили, товарищ подполковник?
– Точнее, выпроводил. Крайнюков сюда рвался, но я сказал, что неудобно. Есть такая английская поговорка: «Уходя – уходи и не забудь выключить за собой свет»… Подполковник Макаров, давай своего «Золотого осла»! Имеет же право посаженый отец хоть раз за всю свадьбу сплясать с невестой…
И он, хохоча и привычно подскакивая, понесся с Зоей по блестящему паркету.
Часа в два ночи нас шумной и веселой гурьбой проводили в комнату, вернее, полторы, которая на ближайшее время становилась нашим собственным домом. Матьяша отсюда перевели к другому «холостяку», Ланину, а Франкович, заранее предвидя такой поворот событий, уже давно перебрался к своей венгерской «баратнэ» – подружке, за два квартала отсюда. Заставили меня, как и полагается, перенести Зою через порог, пожелали, дружно хохоча и подмигивая, «очень спокойной ночи».
Когда мы остались одни, я сказал:
– А ведь я все еще жду.
– Чего же, интересно?
– Я жду, когда, наконец, ты произнесешь просто, ясно и понятно: «Я тебя люблю». За все время, что мы знакомы, я не слышал этого ни разу.
– Не слышал и не услышишь, – Зоя сбрасывала ставшие после таких переплясов чуть тесноватыми туфельки.
– Почему?
– Я вышла замуж не за тебя, а за идеальный образ мужчины, обрисованный с помощью красноречия подполковника Гуркина и не имеющий к тебе ни малейшего отношения.
– Ах так! Идеального захотела? Принца? Бургомистра? Министра? Генерал-лейтенанта?
И пошла у нас веселая возня.
А утром я проснулся от сильного стука в дверь. По ней вроде бы молотили ногами. Комната была залита солнцем. Я забыл вчера опустить шторы.
– Кто стучится в дверь ко мне? – прохрипел я страшным басом.
– С толстой сумкой на ремне, – продолжил слегка дребезжащий голосок моей половины.
– Полной выпивки, закусок…
– Боже мой, – простонала Зоя. – Он еще может думать о выпивке… Нет, не зря я все-таки боялась. Вот словно предчувствовала.
– Вставайте, вставайте поскорее! – раздался приглушенный толстой дверью голос майора Афанасьева. – Гуркин к себе срочно требует.
– Который час?
– Доспались уже, позднее некуда!
– Так Гуркин же сам вчера сказал, что можем сегодня спать сколько влезет.
– Значит, вчера одно, сегодня другое. Поднимайтесь и бегом к нему. Оба! Там генерал Замерцев ждет.
– Подарки привез, – сказал я Зое. – Вот видишь, говорил я тебе, что генералы в общем-то вполне приличные люди.
Минут через пятнадцать мы стояли рядком, словно провинившиеся, на ковре в необъятном кабинете начальника. Гуркин, заложив руки за спину, прохаживался возле «картинной галереи» – стены, на которой были развешаны творения видных венгерских художников. Сбежавший граф, которому раньше принадлежал дом, был запойным любителем живописи. А генерал Замерцев, посверкивая угольками маленьких глаз, сидел, развалясь, как хозяин, в кресле за письменным столом нашего начальника.
– Здравия желаю, товарищ генерал-майор! – поприветствовал я по-военному, хотя был во вчерашней полосатой тройке.
– Здравствуйте, здравствуйте, молодожены, – почему-то заговорщицки усмехнулся Замерцев.
И, тяжело поднявшись с кресла, тоже стал по стойке «смирно».
– От имени командования Центральной группы войск объявляю вам благодарность в приказе (приказ оформлю завтра, сегодня воскресенье, вся моя канцелярия за город разбежалась) за отлично проведенное представление, прямо-таки настоящий спектакль. Вы, конечно, догадываетесь, ребята, – перешел он на менее официальный тон, – что политика делается не только в министерских кабинетах. Если на этот раз нам удалось вчера сравнительно безболезненно разрешить довольно кусачий вопрос, то тут, я скажу, ваши заслуги просто неоценимы. И ваши, Федор Алексеевич. Создать, понимаешь, как на сцене, такую непринужденную обстановку настоящей свадьбы, смягчить суровые души, склонить всех действующих лиц к уступчивости…
Мы с Зоей ошеломленно переглядывались.
– Товарищ генерал считает, что это была инсценировка, – пояснил, едва заметно усмехаясь, Гуркин.
– Что значит – считаю? – недовольно выпятил губы генерал. – Я что, по-твоему, не могу отличить жизни от произведения искусства? Навешал себе кучу картин, – он кивком указал на «галерею», – и считает теперь, что все понимает в жизни. А другие так ни бум-бум!
– Левушка, свидетельство с вами? – спросил Гуркин.
Я молча похлопал себя по карману.
– Продемонстрируйте, пожалуйста, генералу.
Замерцев, шевеля губами, прочитал короткий емкий текст. Повертел свидетельство в руках, прочитал снова.
– Так это что? Значит, они…
– Со вчерашнего дня – муж и жена, – заключил Гуркин, уже не скрывая улыбки. – А что – плохая пара?
– Пара – дай боже, пара хоть куда, – растерянно мямлил генерал. И вдруг взорвался: – Ай-яй-яй! В какое положение ты поставил меня, Федор Алексеевич, об этом ты подумал? И генерал-лейтенанта Крайнюкова, и представителя Ставки! Венгры хоть догадались клок сена захватить. А мы… Ай-яй-яй! Выставил ты нас в хорошеньком свете, нечего сказать! Мужики, мужики, понимаешь, неотесанные, хоть и с большими звездами на погонах… – нервно постучал он пальцами по стеклу на столе. – Вот что мы сделаем для ликвидации этой нелепицы. Вот что сделаем! – у генерала вдруг загорелись глазки. – Будут подарки – какого черта! После свадьбы, но будут. Так тоже можно. Итак, жалую вам, други, от всей нашей честной генеральской компании тридцать бутылок шампанского. Сегодня воскресенье – завтра же присылайте машину. А? Что теперь скажешь, Федор Алексеевич? – торжествовал он.
– Ну, товарищ генерал…
– Споите мне мужа! – тяжело вздохнула Зоя.
– А ты на что? А жена молодая на что? – отпарировал генерал, очень довольный своей придумкой. – Бери, забирай все шампанское себе и выдавай на праздники по штуке. Ну, поздравляю еще раз от всей души!
Он долго тряс нам руки, все поглядывая на Зою. Видно, очень уж хотелось чмокнуть, но не решался.
Надо было вчера, товарищ генерал. Поезд уже ушел!
Через год у нас с Зоей родился первенец, сын. Назвали Анатолием – в честь ее семнадцатилетнего брата, погибшего в моих родных местах, в Латвии, в последний год войны.
Близких родных у нас не осталось. Ни у нее – мать умерла задолго до войны, отца тоже убили на фронте. Моих же родителей в самом начале войны фашисты расстреляли в латвийской тюрьме.
Так что нам предстояло продолжить род.
МОЯ ПОЧЕТНАЯ ГРАМОТА
Было еще рано. Я не спеша добривался у роскошного настенного зеркала в золоченой резной раме, когда во двор нашего графского особняка, минуя часового у ворот, въехал «виллис» фельдъегерской связи с очень серьезным насупленным сержантом на переднем сиденье и двумя сопровождающими солдатами-автоматчиками на заднем. У сержанта под мышкой объемистый портфель. Опять, значит, торжественно и церемонно привезли нам очередную шифровку. Я хмыкнул. Как правило, в них под грифом «сов. секретно» содержалась чепуховая обыденщина. Подполковник Гуркин, верный своей привычке, аккуратно вскроет специальным ножичком засургученный и прошитый посередине пакет, бегло пробежит глазами листок и передаст секретарю «на вечное хранение» – в пыльную папку на второй полке сейфа, ключи от которого неизвестно когда и кем утеряны и который отлично открывается самой обыкновенной женской шпилькой для волос.