Небольшого, можно даже сказать, маленького, почти карликового роста революционера мировой известности никак нельзя было назвать видным мужчиной. Крепыш с несоразмерно большой, яйцевидной формы лысой головой и миндалевидными темными глазами. Короткие крепкие ноги. Не по туловищу длинные руки с мощными кистями человека, с детства занимавшегося физическим трудом.
– Ви? – словно выстрелил, глядя прямо мне в глаза, раздраженно сжимая и разжимая увесистые кулаки.
Почему-то он был в ярости. Обычно присущее ему обаяние могучей силы воли и бурлящей энергии отступило на второй план перед непонятной вспышкой крайнего раздражения.
Я молчал. Что такое – «ви»? Констатация? Обвинение? Что можно ответить на такой странный вопрос?
– Ви? Я спрашиваю?
Ракоши хорошо говорил по-русски, обычно не делал ошибок. И лишь звук «ы», как и большинству венгров, даже долго проживших в Советском Союзе, ему не давался никак.
– Ви понимаете, где находитесь? – наконец произнес он такое, на что хоть ответить можно.
Я, пытаясь разрядить обстановку, улыбнулся:
– Догадываюсь.
И мгновенно сам ощутил, насколько натянуто прозвучала шутка.
– Догадливый, значит, – Кулаки продолжали сжиматься и разжиматься. – Решил посмотреть на товарища Ракоши и просто-напросто вызвал его к себе. На просмотр. Так?
– Нет, не так, товарищ Ракоши. Меня послали увидеть вас и передать…
Я оглянулся. Все присутствовавшие в приемной, отдавая дань уважения первому секретарю, поднялись со своих кресел и напряженно вслушивались в наш странный диалог: кто с интересом, кто хлопая глазами и явно ничего не понимая.
– Увидеть и передать вам…
– Что за цирк вы здесь устраиваете, офицер? – раздраженно перебил он меня. – Я же ясно приказал: передайте все, что надо, товарищу Нонну…
– Велено передать вам с глазу на глаз… Товарищ Гуркин…
– Вот я сейчас позвоню товарищу Гуркину и скажу, как ведет себя здесь его офицер… – и шагнул к телефону, все такой же злой, но, подняв трубку, тут же передумал. – Нет, я лучше позвоню от себя и тогда… Следуйте за мной! – и, стремительно развернувшись, огромными, не по росту, шагами, понесся по пустому коридору.
– Кабинет пятнадцать, – бросил мне Дьюри вдогонку.
Он не зря назвал номер кабинета, хотя я поначалу удивился: зачем это, я же следую за Ракоши. Но тот за первым же поворотом длинного коридора моментально исчез у меня из глаз.
В приемной пятнадцатого сидел человек, на сей раз в штатском.
Он не обратил на меня особого внимания, лишь мимолетно кивнул на дверь за своей спиной: можно заходить. Вероятно, Ракоши на ходу предупредил его.
Первый секретарь ЦК уже разговаривал с Гуркиным запальчиво и сердито:
– Я хочу еще раз подчеркнуть, что ви это сказали достаточно неясно… Ладно, ладно, теперь мне стало понятно.
Он бросил трубку на рычаг, пробормотал себе что-то под нос, вероятно нелестное для Гуркина. Протянул ко мне свою лапищу, поманил пальцем-сосиской:
– Ну, давайте!
Я извлек из планшета пакет. Он небрежно надломил печать, вытащил бумаги, стал читать.
Я продолжал стоять по стойке «смирно». В кабинете, разумеется, были и стулья, и кресла. Но самовольно сесть в такой ситуации я не решался. Ладно уж, постою навытяжку перед первым секретарем ЦК!
Лишь пробежав глазами машинописный текст, Ракоши поднял голову и вроде бы только сейчас узрел, что я по-прежнему стою согласно строгому армейскому правилу.
– Садитесь, что ви застыли как столб, – вроде бы удивился он. – Вон в то кресло. Я еще буду делать кое-какие заметки.
– На отдельном листочке, пожалуйста. И передайте в соответствующие инстанции по своей линии, – тут же отреагировал я, согласно инструкции, и сел.
– Уже знаю! – улыбка на миг просветлила его темное хмурое лицо. – Удивительно дисциплинированние офицери у товарища Гуркина. Так и передайте ему, не забудьте!
И стал читать дальше. Дошел до конца. Задумался ненадолго, откинувшись в кресле и закрыв глаза. Затем быстро-быстро набросал несколько строк, напоминавших стенографические записи, в большом отрывном блокноте.
– Товарищ офицер, – обратился ко мне. – Я хочу показать эту… бумагу товарищу Иожефу Реваи. Это наш идеологический бог, – пояснил он, и снова улыбка преобразила его малопривлекательное лицо.
– Знаю – кивнул я.
– Значит, ви не против?
– С разрешения подполковника Гуркина, товарищ Ракоши.
Он ничего не сказал. Только вновь помрачнел, качнул неодобрительно головой. Видно, не переносил товарищ Ракоши, когда ему перечили даже в такой деликатной форме.
Гуркин, разумеется, попросил передать мне трубку.
– Можно, – услышал я его размеренный голос, в котором мне все-таки почудился сдавленный смешок. – Только так же: вы лично присутствуете при этой процедуре. И постарайтесь вернуться как можно быстрее. Товарищ из комнаты Матьяша уже вышел. Расшагивает теперь по холлу, проявляет сильное беспокойство.
Ракоши отвел меня в соседний кабинет.
– Вот, Иожеф, познакомься с самым дисциплинированным на свете офицером Красной Армии, – сказал он по-венгерски. – Только, сдается мне, что он очень внимательно прочитал в свое время роман о некоем чешском солдатике, изображавшем себя простачком… Я ему все сказал, – перешел он на русский, обращаясь ко мне. – А дорогу к выходу ви найдете? – и опять повернулся к Реваи. – Прочитаешь, визови Нонна, пусть проводит.
– Не надо, товарищ Ракоши, я довольно часто бываю в этом здании.
– Да? – удивился он. – У кого же?
– В отделе товарища Холлоша.
– Да? А я ничего не знаю. Все, все здесь держится от меня в тайне! – и он ушел к себе, неожиданно одарив меня по пути крепким рукопожатием. Рука оказалась мягкой и горячей.
Когда я вернулся в отделение, было уже два часа.
Гуркин встретил меня своей дружелюбно-иронической улыбкой:
– Досталось?
– Так себе. Он, видно, бывает очень разный.
– Вот за это ему как раз вчера и всыпали Ласло Райк с компанией на ночном бюро. Исклевали не на шутку. Правда, и он в долгу не остался, отбивался как лев. Вы обратили внимание на его боксерские лапищи? Но нервов ему это стоило немало… Что-то мне все это не нравится, – посерьезнел мой начальник. – Они все дальше и дальше отдаляются друг от друга: те, кто работали здесь в подполье во время войны, и те, кто руководил ими из Москвы… Ну, давайте!
Он принял у меня пакет, вернул пистолет. Вышел из кабинета, чтобы отправить высокопоставленного курьера на военный аэродром в своей «шкоде». Было уже самое время. А вернувшись, неодобрительно качнул головой:
– Нервный товарищ, весь извелся, пока ждал. Даже перекусить на дорогу отказался… Кстати, теперь могу сказать вам коротко, о чем идет речь в документе. Это записка Георгия Димитрова товарищу Сталину с его выводами, сделанными на основе теоретических положений Маркса и Ленина, о народной демократии, как одной из исторических форм диктатуры пролетариата. По Димитрову, народная демократия есть не просто какой-то переходный этап, а действующая и совершенствующаяся форма диктатуры пролетариата. А если это так, то представляете, насколько обострится в самое ближайшее время классовая борьба в освобожденных нами странах?
– Кстати, я предупредил товарища Ракоши, чтобы он соображения о документе переслал в письменном виде по своей линии.
– Да не будет он ничего посылать! – почему-то рассмеялся Гуркин.
– Но вы ведь сами сказали…
– Обратили внимание на отдельный столик с серого цвета телефоном возле его письменного стола?.. Это прямая связь с товарищем Сталиным. Ручаюсь, что именно ей сегодня воспользуется товарищ Ракоши. Особенно теперь, после ночного бюро. Сообщить свое мнение о записке Димитрова будет для него весьма подходящим поводом для разговора о положении дел в своей епархии. А уж высветить любую ситуацию выгодным для себя светом – это он умеет.
– Даже перед товарищем Сталиным? – ужаснулся я.
– А что? Ракоши ходит у него в любимцах и считает грехом этим не воспользоваться.
Вскоре после моего «визита вежливости» к товарищу Ракоши наше отделение по работе среди населения Венгрии приказало долго жить.
В армии приказы не обсуждаются, их выполняют без промедления, не разводя никаких дискуссий. Но все-таки у каждого создается свое мнение, пусть и не высказанное, разве что в самом узком кручу друзей. Почему это произошло, да так еще внезапно? Хвалили в приказах Группы войск, по Главному политическому управлению Красной Армии, выносили благодарности, награждали, случалось, орденами и медалями.