Лишь с правой стороны бывшего графского особняка по-прежнему высился многоэтажный шумный жилой дом, откуда прозвучали первые в моей жизни аплодисменты. Жильцы узнавали меня, кланялись, вежливо приподнимая шляпы, а женщины останавливались, с азартом демонстрировали своих четвероногих любимцев на коротком поводке и жаловались, что после того скандала их собачкам больше не разрешают бегать на свободе, да и налог на лучших друзей человека повысили до зверских размеров.
Лишь однажды, проезжая мимо на трамвае, я заметил за оградой дома старого знакомца – дворника Пишту. Прежде всегда живой и быстрый, он с трудом ковылял ко входу во флигель, непривычно переставляя костыли и отставив далеко назад согнутую в колене и закованную в белоснежный панцирь левую ногу.
На повороте я спрыгнул с трамвая (в Венгрии это нетрудно сделать: площадки обоих вагонов ограждены лишь откидывающимися железными перекладинами) и поспешил к знакомому зданию. Улыбчивый Пишта пытался шагнуть мне навстречу и чуть не упал.
– Переломав ноги, не пытайся совершать акробатические прыжки, – я поддержал его, утвердил на костылях. – Что случилось, Пишта? Магда отделала кочергой?
– Ой, господин старший лейтенант, вы ведь ничего еще не знаете. Нам так повезло, так повезло!
– Вижу, – кивнул я в сторону его загипсованной ноги. – Не каждому в жизни выпадает такое счастье.
– Нет, в самом деле! Я ведь клад нашел, за которым молодой граф тогда охотился. Не слышали? Золото, бриллианты.
И поведал мне историю привалившего ему большого счастья.
Вскоре после вселения в бывшее графское жилье школы для младших ребят, Пишта, который так и оставался при всех хозяевах бессменным дворником, перед началом учебного года отправился на большую ревизию хозяйственного двора, чтобы доложить директору школы свои соображения об использовании нежилых помещений.
Спустился с фонарем в пустой погреб – просторный, аккуратно отделанный строгаными досками, но непроглядно темный: окон здесь не было.
И уже на обратном пути, подымаясь по лестнице, споткнулся и упал, почувствовав сильную боль в левой ноге. И тут же перед самым носом узрел в тыльной стороне вывернувшейся ступеньки небольшой чемоданчик. И сделано все так аккуратно, так прочно. Видно, когда комендатура выезжала и выкатывала по ступенькам лестницы свои здоровенные бочки, что-то надломилось в конструкции. Она ведь на такую тяжесть не рассчитана.
Крикнул Магду. Она прибежала из флигелька. Охая и причитая, зарыдала, увидев беспомощного мужа, распластанного на лестнице, по всей видимости, со сломанной ногой.
Но слезы ее моментально высохли, когда Пишта, попросив жену принести ящик с инструментами, поддел крышку чемоданчика и та, крякнув, отлетела, обнажив содержимое.
– Вы не представляете себе, господин старший лейтенант, что там было! – рассказывала чуть позднее Магда, затащив меня к себе пообедать и отведать домашнего вина, присланного родичами из деревни. – Я такого богатства не то чтобы в жизни, в кино не видела. И так растерялась…
– Так растерялась, – поддел ее Пишта, – что стала меня уговаривать сейчас же бежать за такси и мотать из Будапешта в наше село в Словакию. Даже про мою сломанную ногу забыла.
– С ногой твоей ничего бы больше не случилось. Я ее перебинтовала шестью бинтами, вниз подложила кусок фанеры… А вот их сиятельство налетел бы, как черный ворон, – и тогда прощай наш клад!
– Их сиятельства уже чуть ли не три года, как след простыл. И боялась ты вовсе не его, а полиции.
– Ну как не бояться, как не бояться, господин старший лейтенант! Примчатся на своем броневике, отберут все. Да еще и посадят, скажут, утаили половину.
– Вот она, сознательная венгерская коммунистка! – все посмеивался Пишта. – А ведь уже три месяца, как в партию вступила. А запахло большими деньгами – и вся сознательность побоку…
Словом, спорили они тогда весь вечер и всю ночь, и до сих пор еще не унялись отголоски того великого спора. А под утро Пишта пригрозил разводом плачущей Магде и одержал решающую победу. Позвонил одновременно и в полицию и в скорую помощь – ногу ломило все сильнее и сильнее.
Полиция примчалась первой, прихватив с собой специалиста-ювелира. Полдня переписывали содержимое чемоданчика. А еще два дня спустя вызвали совсем уж было отчаявшуюся Магду и, согласно закону, отвалили ей, как представителю лица, обнаружившего клад и находящегося в данное время на излечении в больнице, треть находки, причем дали возможность выбрать: все в денежной стоимости или же часть предметами из клада по оценке специалиста.
– Итак, мы теперь самые богатые люди в округе, – улыбаясь, заключил Пишта.
– Ох! – тяжко вздохнула Магда. – Столько забот, столько волнений.
Но глаза ее сияли.
Теперь, по ее настоянию, оба они несли неусыпную вахту по охране неожиданно свалившегося на их головы богатства. Ночь караулил Пишта со своим тяжелым костылем, ночь – Магда, вооруженная самым большим и острым ножом из бывшей графской кухни.
– Ох, как бы графенок не нагрянул! – все вздыхала Магда. – Прослышит – нагрянет непременно. Недаром ведь он тут все кругами кружил. Помните, господин старший лейтенант?
– Да не нагрянет, – посмеивался Пишта. – За тридевять земель отсюда твой сиятельный граф. Да и, как говорится, что с возу упало, то пропало!
Пишта всегда был силен житейской логикой.
А вот Магда, как и всякая женщина, больше доверяла интуиции.
Об этом я узнал много позже, уже после событий октября 1956 года, когда наряду с патриотами, которых больше всего заботило будущее Венгрии, основательно скомпрометированное жестокими властолюбивыми правителями, улицы Будапешта наводнились бесчинствующими толпами вооруженных профессиональных уголовников и закоренелых фашистов, с тонким лисьим расчетом выпущенных из тюрем еще окончательно не снявшими с себя маски врагами народной власти, которые угнездились на самых верхах.
В ненастный октябрьский вечер к дому четыре по улице Королевы Вильгельмины прикатила легковая машина с затемненными окнами и номерными знаками соседней Австрии, начинающимися на букву «W». Из машины вывалило пятеро вооруженных автоматами и одетых в похожие на униформу одинаковые черные кожаные куртки молодчиков, во главе с рослым, молодым еще человеком, в котором некоторые обитатели соседнего многоэтажного дома безошибочно признали взматеревшего сынка бывшего владельца графского особняка.
Приехавшие без труда распахнули запертый на хилый ключ въезд и уверенно, отбивая шаг сапогами по брусчатке, двинулись гуськом внутрь двора, прямиком ко входу в подвал.
Рослый молодой человек прикладом сбил жиденький замок и, подсвечивая себе мощным ручным фонарем, торопливо спустился по ступенькам.
Через минуту он выскочил обратно, разъяренный, как дикий кабан, слегка задетый пулей неумелого стрелка, и заорал, обращаясь неизвестно к кому:
– Где дворник дома? Где Пишта?
В ответ на это стали спешно закрываться распахнувшиеся было окна в соседнем доме.
– Где Пишта, я спрашиваю! – и дал автоматную очередь по окнам.
Посыпались, зазвенев, осколки разбитых стекол.
– Молчите? Ну и черт с вами!.. За мной, я знаю, где он, – обратился человек к своим соратникам и двинулся к флигелю. – Эй, Пишта! – заколотил ногой по запертым дверям. – Выходи сейчас же, хуже будет! Ну!
Дверь приоткрылась.
– Вы ищете Пишту Кренчика? – робко осведомился чей-то голос.
– Где он, дьявол подери!
– Да они все уже месяца два как выехали из Будапешта.
– Уехали? Куда?
– Не знаю. Говорят, вроде в Словакию, к себе на родину.
– А ты кто?
– Новый дворник. Иожеф Ладик, с вашего позволения.
– А, дьявол! – и он опять дал волю обуревавшим его чувствам, пальнув по окнам флигеля из автомата. – К дьяволу, к дьяволу, все к дьяволу!.. Ну погодите же, вы у меня еще попляшете! Все! Все!.. Айда в штаб, ребята!