Чистенькая улочка, с нанизанными на нитку голубого асфальта ресторанами и кондитерскими, сделав кульбит, обернулась широким проспектом, заставленным казармами гвардейцев и стойлами гвардейских лошадей. Солнце палило нещадно. Прячась в тени казарменных стен, затянутых золотой сеткой переплетенных ветвей, мы вышли к высокой чугунной решетке. Пыльный проспект улегся в горячем песке у ворот. От ограды начиналась раскаленная жаровня плаца, с бронзовым императором на коне, в недоумении застывшим среди пустоты мраморного поля. Отстояв очередь за билетами, мы укрылись под сводами дворца.
Только художнику в глухоте мастерской и монарху с его неограниченной властью могла прийти идея посадить, взрастить и потом подстричь тысячи деревьев, завещав эту процедуру последующим поколениям. Каналы, соединяющие моря, усыпальницы до небес, подстриженные леса, стены, опоясывающие страны, — все это имело своих художников. Ужас правителя перед собственным неизбежным исчезновением сродни паническому чувству бессилия художника остановить время, безжалостно стирающее как самого художника, так и его творения. Родовой страх культуры перед произволом времени.
Правитель, обуреваемый страхом перед вечностью, сгоняет народы обжигать кирпичи и вырубать глыбы мрамора, точно так же, как художник, примеривая титул Творца, сталкивается с сознанием собственного бессилия. Но дерзновенная мысль не желает смириться, вынашивает планы создания новой реальности, равной созданному природой.
Воля Петра задумала город на балтийских болотах и фасады дворцов Растрелли. Или Флоренция, отстроенная под жестоким прищуром клана Медичи. Или парящий над городом купол Брунелески. Лоренцо Великолепный, швыряющий туго набитый кошелек каменотесам Каррары. И работа Микеланжелло над усыпальницей Князя Флоренции длиною в жизнь. Луи XIV, взгляд которого беспрепятственно скользил по пустынным пространствам парков Версаля — своей воплощенной мечте И хрупкая бесполезность, беззащитность аллей Андре Ле Нотре.
Как бы тщеславны ни были замыслы монархов и художников, ими подспудно двигает желание противостоять времени. И только искусству оказывается это под силу.
Фиолетовая туча надвигалась со стороны города. Окна дворца, разрезанные тенью по диагонали. Ряд гвардейцев — синее сукно из-под горящей меди кирасы — вытянулись вдоль фасада. Фонтан рассыпал осколки хрусталя по темно-синему покрывалу дрожащей воды с вышитыми золотом лилиями.
Версаль — хрупкая шкатулка с драгоценностями, преподнесенная ненасытному истукану Времени, покоился на зеленом атласе газонов, испещренных тонким узором лабиринтов.
Забытое мраморное ожерелье Трианона на голубой ленте Канала.
Гипсовые свечи скульптур в нишах аллей.
Хрустальная огранка Малого Трианона, любимой игрушки Марии-Антуанетты.
***Лучший вид на любой город — из окна музея. Так было в Эрмитаже, есть в Метрополитене, так оказалось в Лувре и Орсе.
Лувр — вечный чулан глухих мастерских.
Средних лет женщина обращается ко мне на родном языке. «Извините. Все наши уже посмотрели Джаконду, а я не могу найти.» В голосе слезы. Показываю — бежит. Ася говорила, что мой холщовый пиджак носят все модные мужчины в Париже. Видать не скроешь.
Залы, как вертящиеся двери, сменяют друг друга.
Умелый царедворец Рубенс. Его мясные лавки навечно вмонтированы в стены Лувра. Ле Брун разматывает километры холста с бледными фигурами героев, приклеенными к жухлой поверхности земли и мутных небес. Нескончаемые рощи Пуссена с застоявшимся воздухом и несвежей водой в ручьях. Почерневшие клеенки Давида, как доспехи завоевателя, которые забыл начистить денщик.
И вдруг, среди пыльных полотен — чистой радужной пленкой, обволакивающей живую, горячую каплю на конце трубки стеклодува — холсты Вермеера Дельфского. Звенят тишиной интерьеры Де Витте. Горстка угольев — натюрморты Шардена. Возле них можно греть озябшие ладони. Серебряными каплями дождя светятся картинки Ватто. Усыпанная зернами граната мантия Венецианского дожа — празднества Каналетто. Желтым воском оплывают лица. Черные свечи фигур Похорон в Арнане. В старом золоте рам светятся голубые кусочки смальты огородника Сезанна. Пронзительная лазурь Дега и бретонские пасторали Гогена. Топленое молоко интерьеров Боннара и королевская роскошь лилий Клода Моне.