- Стало быть, прежде чем читать Данте, нужно выучить итальянский язык?
- Учить?.. Был бы подстрочник - будет переводчик... Есть время учите, - он хитро подмигнул и начал скандировать, чуточку заикаясь и притормаживая слова: - Татары, узбеки и ненцы,//И весь украинский народ,//И даже приволжские немцы//К себе переводчиков ждут.//И может быть, в эту минуту//Меня на турецкий язык//Японец какой переводит//И в самую душу проник!
36.
Все виды искусства покровительствуют Мандельштаму. Его речь пересыпана остротами, скрипкой, графикой, цветом. Он может одновременно восхищаться импрессионистами и Тинторетто (Тин-то-рет-то - какой звук!), развалинами Армении и черепками Трои, Врубелем и Рафаэлем.
Чудачество и глазомер, приязнь к мастерам других эпох и делают его речь: "Вхожу в вертепы чудные музеев,//Где пучатся кащеевы Рембрандты,//Достигнув блеска кордованской кожи;//Дивлюсь рогатым митрам Тициана //и Тинторетто пестрому дивлюсь//За тысячу крикливых попугаев..." У них переняв меру красок, звука, света, он сознательно вводит их в свои вещи, придав иные сочетания.
Сам цвет, сами краски еще значат очень мало по сравнению с тем диковинным сопряжением, столкновением, скрещиванием всех возможных и известных нам качеств и понятий, из которых возникает нечто новое...
Он мог вместо Персефоны поставить Антигону и, ничуть не смущаясь, когда ему указывали на эту неточность, зачеркивать одно и поверх вписывать другое. Очевидно, что "похорон" рифмуется с "Меганон".
- Но простите. Осип Эмильевич, - говорят ему, - нет такого мыса в Крыму - Меганон. Есть Меганом!
- Правда? Ну - пусть будет Меганом, - тут же зачеркивается и вписывается...
Кто-то подсказывает не получающийся у него конец стихотворения, и он охотно берет его себе...
Внешнее небрежение точностью оказывается оправданием в его собственной системе, становится другой точностью - поэтической.
Звук, сталкиваясь со звуком, образует новую материю, которая, как мы уже узнали, ничего общего с пересказом природы не имеет.
Ведь, как он говорил, само по себе слово, сочетание слов, образ, эпизод - то есть внешняя, рассказанная, а не разыгранная природа - не дают поэтической информации, сами по себе нейтральны, как отдельная нота (звук), музыкальная фраза вне движения и порыва, вне соотнесения и перехода, вне ряда, протекающего во времени, вне становящейся темы.
Это и есть, по Мандельштаму, обратимость поэзии.
Поэзия разыгрывает, но не рассказывает.
Беря любой образ из конкретной жизни, она его не просто называет, она его включает в круг своего движения, связывает, сцепляет с другими, чтобы из этого единства возникло то новое, что мы именуем поэтическим образом.
В этом своем виде поэтический образ куда сложнее, лаконичнее, многоплановое того образа, который был взят наудачу из непоэтической материи.
"Слышу, слышу ранний лед,//Шелестящий под мостами,//Вспоминаю, как плывет//Светлый хмель над головами.//С черствых лестниц, с площадей..."
37.
У Мандельштама все движется, он всегда в движении. Он сплошь состоит из порывов, намерений, уходов и возвращений.
- Кочующий поэт, - скажут мне.
- Да, - соглашусь и добавлю: - Не только при жизни! Переезды, смена жительства, привыкание - что толкает человека к движению? Звук копыт, услышанный на какой-то московской улице? Туманный мыс, разгораживающий залив пополам? Цыганка, гадающая под сторублевую?..
У ходы, убегания сопровождаются ссорами, размолвками, непониманием. Они так же обычны для него, как смена времен года...
Кто собирал урожай прошлогодней листвы в березняке? Кто разговаривал со столетним Вяземским? Кому обрадовался девяностолетний Блок?
Кто изготавливал немыслимую молотилку времени? Изменчивость форм: яблоко, пахнущее морозом, на глазах возвращается голою веткой.
- Дети играют в снежки, - говорит сосед, пришедший одолжить соль.
- Значит, осень кончилась?
- Нет, она еще не началась, - улыбается тот и уходит прочь...
Старушка - Надежда Яковлевна Мандельштам, - отворив дверь, скрывается в комнату. В прихожей на полу - ведро, кастрюли, коробка. Одежда лежит на ящике под вешалкой. Слева - вход в комнату, справа - в кухню. Двери отворены. На кухонном столе в банке из-под помидоров - бумажные цветы.
- Откройте фортку, - просит старушка, кашляя долго и нутром.
- Вы не замерзнете?
- Я морозостойкая...
За окном, громыхая и позванивая, пронесся трамвай.
- Сколько бы мог сделать Мандельштам, - вдруг восклицает гостья, чернобровая художница, - если бы еще жил!
- Вы бы его тогда не любили! - отрезает старушка.
- Он же мог еще такое написать! - настаивает художница. - Сильнее, чем прежде, я уверена!
- А как вы относитесь к Фаворскому? - будто не слыша, спрашивает старушка.
- Он везде одинаково силен, - отвечает художница. - Даже на обложке журнала "Коневодство"...
- Почему же лошадей нужно рисовать плохо? - удивляется хозяйка. - У них такие прелестные ресницы...
Обрыва в цепи поколений, сменяющих друг друга, не возникает. Однако нет никакой такой цепи, и сравнения в данном случае неуместны.
- Мы ищем крепкие, как цепи, связи, - словно услышав меня, говорит Надежда Яковлевна. - Но они отсутствуют, а рукописи горят! Никто не знает, а я помню, как меня папа на Адриатике научил плавать в четырехлетнем возрасте: бросил в море - плыви! - она закашлялась, откинув голову на подушку. - Где ж тут связь, когда тебя бросают, чтобы чему-нибудь научить. Значит, наученные - всегда брошенные?..
По этой улице громыхают трамваи. Вот прошел туда, а вон и обратный, проехавший несколько ранее мимо окон, где десять лет писался по-русски Мильтон...
Как там было сказано про жизнь, упавшую, как ресница, в стакан воды?..
Гражданин не помнит, когда научился ходить. Он знает, что в начале жизни. В год, в полтора, в восемь месяцев. Он смотрит на свою первую в жизни обувь - туфельки не более ширины ладони, сохраненные матерью - дивится им.
Людское движение всегда предполагает обувь, или, во всяком случае, то, что надевается на ноги. Босиком далеко не уйдешь, но я знаком с хранителем, вам хорошо известным, который таким образом покрывает солидные расстояния...
Или босая Делия, или на босу ногу день...
В городах ныне босиком бродить не принято. Еще, чего доброго, пальцем укажут. Правда, один рижский художник (Юрис Звирбулис), бывало, прошмыгнет с перекинутыми через плечо ботинками, сверкая белыми пятками на центральной улице за собором, в котором гремит орган.
Бывало...
Бывало, говаривают, когда были помоложе, носили "сапоги рассохшие" от летнего ничегонеделания, в дождь - боты либо галоши...
Это обувная мастерская или музей?
Нет. Мандельштамовское свидетельство движения. Фасоны, покрои платьев... Сюртуки, пиджаки, резиновые проклеенные пальто, ватники, полушубки, шинели, шляпы, но...
Но помните тот холодок, который щекотал темя, и о скошенном каблуке?
Образ ботинка - сродни возрасту.
Если бы мне показали гражданина, который всю жизнь проходил в одних штиблетах!..
- Обратно! Гляди на Гоголя - всю жизнь в одних башмаках простоит, на бронзовом ходу, - заметил подвыпивший дядя на Гоголевском...
Память сохраняет износ башмаков.
Вглядитесь в Данте, он восклицает, удивляется ему, его пешему ходу, его множеству подошв, стесанных на узких горных тропах... Мандельштам ежеминутно в движении: в трамваях, в яликах, в кибитках, поездах, телегах, автомобилях... Он ищет движение, но там, где его не обнаруживает, предполагает.
Какая мельница, какая молотилка работает для Александра Герцовича?
Музыка у него не просто звучащая, но наверчивающаяся, накручивающаяся, заигранная наизусть. А вешалка, на которой вскоре можно и самому повисеть, как лопасть мельницы: то поднимающаяся, то падающая, под которой, вижу, стоит пара галош...