— Хотите какао? — спросил вратарь, приглаживая пушок волос.
— Зачем вы меня бьёте?
Настало время изумляться дяде Руслану.
— Я? Бью? Что вы такое говорите?
И он стегнул ремнём так, что пряжка рассекла Егору подбородок, и кровь закапала на пол. Мальчик замычал.
— Вас поймают! — вскрикнул он, когда боль утихла.
— Кто? — спросил вратарь самодовольно. — Кто меня поймает? Здесь нет никого, здесь я только есть! Я хрюшка, я неуловимая хрюшка!
В тишине, нарушаемой лишь жужжанием мух и стуком сердца, Егор различил металлический звук. Один едва слышный удар, за ним второй. Не в квартире, но рядом.
Егор посмотрел на входную дверь.
— Жарко здесь, — проговорил дядя Руслан, вытирая несуществующий пот. — Я разденусь, если вы не против. Мы же с вами мужчины, не какие-то там. Нам нечего стесняться, верно?
Егор молчал, жадно вслушиваясь.
Звук повторился. Тот же: цок-цок.
Звук стал ближе.
Сомнений не было, кто-то поднимался по подъездной лестнице.
— Что с вами, молодой человек? — насторожился дядя Руслан.
— Вы слышите? — Егор говорил шёпотом, словно боялся вспугнуть приближающееся цоканье. — Это доносится из подъезда!
Дядя Руслан поднёс ладонь к уху.
Цок-цок.
Железные копытца стучат по ступенькам.
Цок-цок.
Железные копытца ходят по этажу.
— Вы, должно быть, меня разыгрываете! — догадался вратарь. — Маленький вы фантазёр!
Цок-цок.
Железные копытца остановились перед дверями.
— Да кому там быть, в самом деле.
Егор знал ответ.
— Это она, — тихо сказал мальчик.
— Она?
— Пионерка. Она пришла за вами.
Вратарь натянуто хохотнул.
— Я думал, вы вышли из того возраста, когда верят в подобные байки. Призрак пионерки! Ну и ну!
Егор перевёл взгляд на своего мучителя, посмотрел ему в глаза и увидел там то, что ему внезапно понравилось. Страх, сидящий глубоко внутри. Маленький мальчик Руслан, который приходил из секции и закрывал все шкафы, чтобы темнота не следила за ним. Темнота или мёртвая девочка…
— Проверьте! — сказал Егор и совершил невозможное: улыбнулся.
— Ха! Запросто! Сейчас схожу, посмотрю. А потом мы будем играть. И пить какао. А утром я отведу вас к родителям, вот как мы поступим.
Дядя Руслан подмигнул пленнику и направился в коридор.
— Вот я иду, — озвучивал он свои действия. — Вот я у дверей! Вот я спрашиваю: есть там кто? Вот мне отвечают: нет, нет никого, дядя Хрюшка, вы один, дядя Хрюшка.
Он повернул замок и отворил дверь.
Медленно поднял голову.
Опорожнил мочевой пузырь.
Некогда белая, а теперь рыжая рука пронеслась в полуметре от его макушки и ударила в стену. Разлетелась на гипсовые осколки, обнажив каркас — рифлёный металлический стержень.
Неспешно, как во сне, вратарь стал пятиться, а ОНА вошла в квартиру.
Ей приходилось пригибаться, чтобы не задевать дверной косяк. Ниже гипсовой юбки, вместо ног, у неё были два длинных и ржавых прута арматуры. Она двигалась плавно и осторожно, как гимнаст на ходулях. Тонкие палки-протезы отстукивали шаги.
Цок-цок.
Цок-цок.
От статуи остался лишь торс, юбка, голова и левая рука. Девочка-прутики встала напротив дяди Руслана.
— Значит, всё правда, — сказал он.
Заменяющий правую руку стержень вонзился бывшему футболисту в щёку, под скулой. Он не закричал. Проворачивая прут, пионерка ввинтила железо в череп. Кожа на лице дяди Руслана натянулась, превратилась в подобие мокрого перекрученного полотенца. Прут проткнул голову насквозь, вышел из основания шеи и пригвоздил мужчину к стене. Его глаза закатились, и он обмяк.
Всё это заняло не больше минуты.
Статуя выдернула железную руку, позволив трупу упасть, и повернулась к мальчику.
Егор забыл дышать. Парализованный страхом, он смотрел, как голем приближается. Будто жуткая цапля на металлических лапках.
Пионерка вошла в комнату. Нагнулась над пленником. Её бело-жёлтое гипсовое лицо отразилось в зрачках Егора. И хотя у статуи не было глаз, она тоже смотрела на него глазными впадинами.
— Я не немец, — сдавленно произнёс мальчик. — Я свой, я Егор Казотов, я не немец…
Металлическая рука уткнулась ему в грудь.
Егор попробовал зажмуриться, но веки ему не подчинялись.
— Не немец…
Пионерка склонила голову на бок. Прут скользнул вниз и освободил кисти мальчика от верёвок.
— Я свой, — твердил Егор, не понимая, что произошло.