Володя побродил по коридору, прошёл в один конец его, осторожно пробуя дверные ручки кают, потом вернулся назад, дошёл до большой жёлтой стены с окошками, перехваченными тонкими медными прутьями; поднялся, заглянул: внизу под ним, за стеклом, была гулкая бездна, из пучин которой поднимались стальные массивы, оснащённые колёсиками, медными приборами, похожими на часы, с неподвижными стрелками под стеклом. Володя узнал эти скользкие мосточки, переходы, вертикальные лесенки, решётки, настилы.
Приоткрыв дверь с окном, также забранным медной решёткой, он вошёл туда и по знакомой лесенке, прижавшись животом к её жёстким стальным круглым перекладинам, нащупывая их сперва носком одной ноги, а затем приставляя к ней вторую, спустился на нижнюю железную решётку. Вот и котёл, о котором говорил дядя Вилюй. Володя сразу узнал эти красные, синие колёсики кранов на толстой трубе, укутанной во что-то промасленное и немного похожее на клеёнку. Рядом никого не было. Володя принялся с интересом разглядывать краны. Сперва он тронул синий и чуть-чуть повернул его влево. Острая стрелочка за стеклом прибора, похожего на часы, ожила и быстро закачалась из стороны в сторону, словно запрещая: «Ни-ни, не трогать!» Володя не стал спорить со стрелочкой и взялся за другой кран — красный. Он легонько повернул колёсико влево, опасливо покосившись на прибор. Но стрелка на этот раз оставалась невозмутимой. Подбодрённый её молчаливым согласием, Володя стал поворачивать красное колёсико влево.
И вдруг под ним что-то заверещало, засвистело, сразу запахло баней, из-под решётки повалил густой пар и заволок всю машину. Послышались перепуганные голоса, топанье босых ног. Кто-то налетел в облаке пара на Володю, споткнулся, упал через него. Мимо свалившегося Володи, перепрыгивая через него, проносились голые ноги, с которых стекало жидкое мыло. Володя видел только ноги, потому что всё остальное закрывал пар. Наконец кто-то, должно быть поняв, в чём дело, быстро повернул рукоятку крана и перекрыл паропровод. Пар стал медленно рассеиваться, и Володя увидел перед собой совершенно голого, огромного, показавшегося ещё более высоким, чем прежде, Вилюя. Но дядя Вилюй не видел Володи, потому что густая белая пена, взбитая, как сливки, на его намыленной голове, теперь сползла ему на глаза. И дядя Вилюй, отплёвываясь и протирая кулаками глаза, которые нещадно ела мыльная пена, кричал:
— Тьфу, будь ты неладно! Вот наелся мыла досыта. Да дайте, братки, мне лицо-то сполоснуть!.. Все очи мне выело… Ух, щиплет, окаянное!..
Кто-то принёс в кружке воды и плеснул в лицо дяде Вилюю. Он, отдуваясь, приоткрыл красные, ещё подслеповатые глаза.
— Это кто ж тут начудил? Кто пар на баню перекрыл?
И тогда под ногами у него возник из пара перепуганный Володя.
— Это я… нечаянно… Я только чуть-чуть, а оттуда сразу как ухнет…
Но крепкая рука отца уже сильно сжала его повыше локтя и вытащила из машинного отделения в коридор. Отец был ещё босым, но уже в клёшах, хотя и голый до пояса. Он сердито тряхнул Володю:
— Ты что же это себе позволяешь? Ты имеешь представление, где находишься? Это что тебе — корабль или игрушка? Ты видишь, что людям натворил? А ну, стой здесь, пока я оденусь. И сейчас же я тебя вон с корабля! Списывайся отсюда живо на берег. Пойдёшь сейчас в общежитие. Видно, ещё не дорос ты, рано тебя на судно пустили… Ты только посмотри, что наделал!..
Отец хотел добавить ещё что-то более сердитое, но вдруг схватился рукой за рот и быстро отвернулся от Володи, бессильно отмахиваясь другой рукой; а вокруг в узком коридоре, прикрываясь кто скомканной тельняшкой, кто шайкой, а кто просто так, руками, стояли намыленные люди, выковыривали пену из ушей, таращили залепленные глаза. Они слушали разговор отца с сыном, поглядывали на переконфуженного, готового зареветь Володю, и вдруг один за другим прыснули, захохотали, только брызнуло мыло во все стороны.
Через полчаса Володя молча плёлся за мамой в общежитие.
— Хорошо! — приговаривала мать. — Главное — красиво! Пустили его, как человека, на морское судно и в бане с людьми помыли, а он сообразил… Как ещё, спасибо, беды не наделал… А отцу-то, думаешь, за тебя не совестно? По политической части помощник капитана, а у сына сознания ни на столечко!..