Глинковские мальчишки, с насмешливым равнодушием взиравшие на Володю до его прыжка, видя, что нырнувший мальчуган не показывается на поверхности, забеспокоились и стали звать на помощь, бросаться в воду, нырять, чтобы вытащить Володю. Ближе всех к месту происшествия был пожилой рыбак, возвращавшийся из моря в своей шлюпке. Он видел прыжок Володи, слышал крики мальчишек и, как был, не раздеваясь, бросился с лодки в том самом месте, где ещё минуту назад всплывали небольшие пузыри.
Он вынырнул, отплёвываясь, зажал большими пальцами уши, а ладонями нос и рот — и снова погрузился в воду.
Через минуту Володя уже лежал на каменных плитах мола и спасший его рыбак растирал неподвижное тело мальчика, переворачивая его со спины на живот, подставляя под него своё колено, разводил руки Володи. Вскоре Володю стошнило, дыхание подняло его грудь. Медленно раскрылись глаза, ещё бестолково глядевшие на белый свет, куда он снова возвращался.
— Ну, а теперь пускай полежит, обсохнет на солнышке, — сказал рыбак, обжимая на себе мокрые штаны и блузу. — Вы матери его ничего не говорите, а то будет ему дома… Ничего, отойдёт. А второй раз не полезет, где глубоко.
Рыбак пошёл на берег, куда мальчишки подтянули брошенную им лодку. Кто-то принёс Володе его штанишки.
Икая, трясясь, мокрый и жалкий, как цыплёнок, только что вылезший из яйца, Володя побрёл домой. Но он нашёл в себе силы остановиться, узнал в окружавшей толпе мальчишек главного глинковского обидчика и, справившись с прыгающим подбородком, икая, процедил сквозь лязгавшие зубы:
— А в-в-в… вв… всё-таки прыг… ик!.. нул…
Он бы, может быть, ещё что-нибудь сказал глинковским, но вдруг почувствовал, что его подхватывают на руки, тут же одной рукой дерут больно за ухо, другой прижимают голову к чему-то мягкому, знакомому, пахнущему всеми родными, домашними запахами, и на лицо его часто закапало солёным, как море, но тёплым… Это прибежала из дому мать, которой кто-то уже успел сообщить о происшествии, крикнув под окном: «Тётя Евдокия, ваш Володя утонул!» И героя унесли на руках укутанным в материнскую шаль. Впрочем, никто не смеялся. Никто. Даже глинковские…
Дома Володя, предварительно докрасна натёртый скипидаром, отогрелся под тремя одеялами, а отогревшись, сказал матери:
— Мама, дай мне три рубля.
— Это за что тебе три рубля, дрянушка такая? Всю ты мне душу надорвал… Никуда ты больше не пойдёшь от меня! Минуты с тобой покоя нет… Вот напишу отцу обо всём. Вишь ты, ещё имеет столько дерзости, что после всего трёшку просит! Да за что тебе деньги давать?
Володя высунулся из-под одеяла и серьёзно сказал:
— За то, что не утонул до смерти. Эх ты, жалко!.. Другая бы мама даже десять рублей дала, раз не утонул…
— Ты у меня вот сейчас заработаешь…
— Дай, мама… Я пойду леденчиков для того рыбака куплю. И чай пить к нам позову. Что он, зазря меня спасал, что ли? А я знаю, где он на базаре сидит. Он там бычками торгует.
И в тот же вечер рыбак, вытащивший Володю из моря, сидел, несколько смущённый, на почётном месте за столом у Дубининых, пил чай, и не только чай — мать хорошо угостила его. Рыбак откушал, поблагодарил и на прощание сказал:
— Очень вас благодарствую… Извините за излишнее беспокойство. Напрасно вы всё это заведение устроили. Этого у меня и в мыслях не было, когда я туда за ним нырял… А сынок у вас, видать, боевой растёт. Далеко поплывёт. Главное, видать, что принципиальный, даже чересчур, я так скажу…
Но это было давно. А теперь Володя был уже отличным пловцом, за которым в море не могли угнаться мальчишки даже старше его на много лет. И сейчас они с Ваней выбрали место поглубже, разделись и прыгнули в ещё холодную по-весеннему воду. У них захватило дух, но, фыркая, отплёвываясь, сами себя подбадривая зверскими выкриками, они старались перефорсить друг друга всякими фокусами, которые хорошо знают все черноморские мальчишки. Ваня вскоре так застыл, что вылез на берег весь синий и пупырчатый, а Володя всё ещё куролесил в море: то он плыл «пароходиком», то есть подняв вверх одну ногу и руку, как мачты; то делал «берёзку», ныряя вниз головой и выставляя над поверхностью воды ноги растопыркой; то изображал «свайку», для чего на глубоком месте вылезал по пояс из моря, уверяя, что там мелко и он стоит на дне.