— Притвора! Я же вижу, что не спишь, — и совсем уже другим тоном проговорила: — Ты, Айбийке, не обижайся на меня… В следующий раз этого не делай, ладно?
— Ладно, — вздохнув, согласилась я.
— Все равно выйду за него, никто другой мне не нужен, — скороговоркой произнесла Сакинат и, кажется, всхлипнула.
— На чужом несчастье счастья не построишь, — сказала Марипат. Оказывается, она тоже не спала и все слышала.
— С женой он не из-за меня разошелся, я тут ни при чем.
— Послушала бы ты, что люди о тебе говорят…
— Людям рта не заткнешь. Что же мне теперь, из дому не выходить?
Сакинат и Марипат долго еще говорили о ком-то, кого я не знала. Даже имени его не слышала. Многое из разговора было мне неясно. Поняла только, что парень этот не из нашего аула. А более всего меня поразило, что он бросил жену и детей, а сейчас живет себе преспокойно в городе. «Он же, наверное, совсем старый», — подумала я.
Спустя несколько дней к нам пришли две женщины и двое мужчин. Родители выпроводили нас из комнаты, а сами остались с гостями, которых привечала Марипат. Сакинат же быстренько собралась и ушла к подруге. Я сразу догадалась, что эти люди пришли ее сватать.
В ту ночь Марипат рассказывала Сакинат подробности этого неудавшегося сватовства. А я, прикинувшись спящей, все подслушала. Оказывается, как только сваты заговорили о главном, мама заявила: «Разве может называться мужчиной тот, кто бросил на произвол судьбы детей? Как его уважать после этого? Или он собирается, по старому обычаю, иметь не одну семью? Но слава богу, Советская власть отменила многоженство».
И отец, якобы, тоже вставил свое слово: «Пусть лучше позаботится о своих детях, чем думать о свадьбе. Нет, мы не можем пойти на такое».
Сакинат долго плакала и вдруг, хлопнув ладонью по подушке, решительно заявила:
— Не отдадут по доброй воле, сама уйду. Убегу к нему…
— Ты что, спятила? Как такое могло прийти тебе в голову? А брат вернется из армии, что он скажет? Ни нам, ни тебе не простит этого.
Выходить замуж без родительского благословения считалось большим позором.
Хотя мы были еще маленькие, мама часто твердила нам о необходимости дорожить девичьей честью. Поэтому я тут же про себя решила непременно рассказать ей о намерениях Сакинат. И поскорее.
Однако в самый последний момент, не желая уподобляться болтушке Инжибийке, передумала.
А через некоторое время к нам опять припожаловали сваты. На этот раз среди них была и мать того парня. И опять они ушли ни с чем.
Так и лето минуло.
Я пошла во второй класс. Училась я не очень хорошо, не так, как мечтала поначалу. Занятая домашней работой, я не успевала делать уроки. Марипат, правда, отдала своего ребенка в ясли и уже работала в колхозе, но забот у меня ни капли не убавилось. К тому времени мама родила мне еще одну сестренку. Назвали ее Балбийке. Считалось: где много детей, еще один не помешает, незаметно вырастет. Теперь и Кендали был дома, и хлопот с ним хватало, особенно когда он болел. По вечерам у нас становилось шумно, как в яслях. Уже похолодало, во дворе не побегаешь, и все домашние собирались в одной комнате. В люльке плакала Балбийке, на торе возились, кричали, спорили, визжали дочка Марипат, Алимет, и Кендали. А я, улучив минутку, подсаживалась к подоконнику, раскрывала книгу и водила пальцем по строчкам, но в уши назойливо лезли визг, плач, и я не понимала, что читаю.
Шестого ноября, в канун праздника, тем, кто учился на четверки и пятерки, вручали в школе подарки, о них тепло говорили учителя, подружка моя Байрамбийке тоже была среди награжденных. Я и радовалась за нее, и было мне немножко обидно: задачи и примеры она всегда списывала у меня, но никто этого не знал.
Я заметила, как расплылось в улыбке лицо матери Байрамбийке. Глаза ее сияли. «И моя мама так радовалась бы…» — с грустью подумала я и отыскала ее взглядом. Она стояла среди женщин неподалеку от двери и тоже смотрела на Байрамбийке. Что-то похожее на зависть мелькнуло в глазах у мамы.
Учитель похвалил еще одну мою одноклассницу. Я опять обернулась. Но мамы уже не было. Наверное, побежала кормить Балбийке.
Вышла я из школы и медленно побрела по улице, глотая слезы. Придя во двор, зашла в сарай, растянулась на сене и долго плакала. Не заметила, как уснула. И вижу сон: будто стою я на берегу Шобытлы, на том самом месте, где весной любовалась полем и тополями. И главное, будто я уже взрослая, и красивая-красивая, и настроение у меня такое веселое! Все мои сестрички, братишки, племянницы выросли. И аул уже совсем другой: дома не камышом грязно-серого цвета покрыты, а красной черепицей, и высокие они, как наш клуб, при каждом доме сверкают стеклами голубые веранды, а в палисадниках подле них цветут розы. Вдоль нашей улицы стоят зеленые-презеленые, высокие-превысокие деревья, и солнце, необыкновенно ласковое и теплое, гладит меня по голове мягкими лучами, и мне так хорошо-хорошо… Открываю глаза — и вижу маму. Она тихонечко гладит меня по голове, лицо у нее мокрое, будто плакала.