— Видите ли, — сказал он невестке, — тут есть два предложения. — И он повторил то, что казалось ему вполне справедливым и разумным. — Я согласен оставить это временно и под вашу ответственность.
Никто не вмешивался в этот разговор. Солдаты, видимо, думали о том, как им тащить через весь город такую тяжесть, Талиб смотрел в окно, а генерал стоял, заложив руки за спину, и раскачивался с пятки на носок. На висках его вздувались жилы.
— Папа очень разволновался, — сказала невестка. — Вы простите, ему семьдесят восемь лет. Он всю жизнь собирал эту коллекцию и не думает ею спекулировать. Ему просто обидно… Я согласна взять коллекцию под свою ответственность. Все будет цело.
Она подошла к генералу и погладила его, как маленького. Генерал перестал раскачиваться и стал вроде бы меньше ростом. Лицо его сморщилось и от этого стало добрее. Невестка подвела старичка к окну, где стоял Талиб, и сказала:
— Посмотри, как красиво. Червонное золото. В России небось снег выпал, слякоть, холод. Симпатичный мальчик, — указала на Талиба, который отвернулся от окна, чтобы не мешать взрослым.
— Да-да-да, — сказал старичок. — Народ, народ. Народ безмолвствует. Без-мол-вству-ет!
Действительно, все молчали, потому что старичок и невестка Вера вызывали у каждого какое-то смутное, неосознанное чувство жалости.
Невестка перехватила чей-то взгляд, ей стало неловко, и неестественно бодрым голосом она предложила всем пообедать:
— У нас просто. Сядем все, поедим щи и вареную говядину. Прошу вас.
— Спасибо, — отказался за всех Федор Пшеницын. — Это не входит в наши полномочия.
Солдаты переглянулись было, но слова Федора отрезали им путь к обеду.
— Мы сытые, — сказал молоденький. — У нас паек.
Старичок и невестка не стали настаивать. Они подписали составленный Федором документ, Федор сунул опись в карман, и все гуськом направились к выходу. В передней старичок взял за рукав молоденького солдата и шепнул:
— Если бы не революция, приказал бы я тебе у себя отобедать, ты бы «слушаюсь!» — и все. Вот так. Меняются времена.
Солдат не ответил и вышел на крыльцо, громыхнув винтовкой о дверь.
— Видишь, Вера, — услышали Федор и Талиб, когда дверь закрылась за ними. — Народ безмолвствует. Безмолвствует!
— Ехидный старикашка! — сказал старый солдат.
— А барышня хорошая, добрая, — сказал молодой.
— Вот что, ребята, — сказал Федор. — Вы свободны. Пистолеты сдать не забудьте. А мы с парнем поедем поесть. Жрать хочется, сил нет.
— Поехали к нам в казарму, тут рядом, — предложили солдаты.
Федор отказался. Солдаты простились и пошли по усыпанному осенними листьями кирпичному тротуару.
— Дядя Федор, а что он говорил про народ: «Народ без-мол-вству-ет»?
— Это он так. У Пушкина есть такие слова. Но они сюда не относятся. Это он от старости спутал все. Пушкин — это знаменитый русский поэт, стихи писал.
Федор завел мотоцикл и, перед тем как сесть, спросил:
— Как тебя звать, парень? Пора уж и познакомиться.
— Талиб, — сказал Талиб.
— Толя по-русски, значит. Поехали, Толя, обедать.
Обедали они в том самом доме за дощатым забором, возле которого Талиб догнал зеленый мотоцикл Пшеницына.
Очень высокая, худая и некрасивая женщина лет сорока молча накрыла на стол, поставила корзинку, в которой был хлеб, каждому положила по блестящему и, как выяснилось впоследствии, очень тупому ножу, по вилке и по ложке.
Сначала они съели суп-лапшу. Он был прозрачный, блестки жира светились на солнце, но самой лапши было мало, на донышке тарелки. Талиб, не торопясь, стараясь не обогнать Федора, съел все, что ему дали, и собирался уже встать из-за стола, как вдруг рослая женщина, сидевшая до сих пор по другую сторону стола и смотревшая в стену за спиной Талиба, порывисто вскочила, убежала и вернулась с двумя плоскими тарелками, на которых лежали куски жареного мяса с румяной картошкой. Вот тут-то и выяснилось, что ножи были очень тупые. Дядя Федор никак не мог разрезать кусок, и тогда Талиб вытащил из-под халата свой узбекский пчак — ножик, подаренный отцом. Каждый взрослый узбек носит такой нож на поясе, им он режет дыни и арбузы, мясо, морковку для плова или лук.
— Пожалуйста, — протянул Талиб свой нож Федору. — Мой острее. А ваши я наточу на кирпиче.
Федор ничуть не удивился, разрезал мясо и вернул нож Талибу.
— Отличный нож. Отец делал?
— Да, — сказал Талиб. — Возьмите его себе.
Федор отказался. Он брал маленький кусок мяса вилкой, намазывал его толстым слоем горчицы, густо посыпа́л солью и отправлял в рот. Талиб поступил так же, но женщина сказала: