– Циник ты, Макканн, вот ты кто.
– Да какой там на хрен циник; цинизм, Джимми, это для богатеньких. А мы, несчастные голодранцы, мы просто осторожные – а как же нам без осторожности, без осторожности нам никак. Осторожные, но совсем не глупые. – Он влил себе в горло щедрую порцию чешского пива.
– Так ты теперь что, и к Броди ходить не можешь? Отлучен от церкви?
– Да не, вряд ли. Мы же с этим клиентом поцапались в гальюне, никто и не видел.
– Господи, так ты что, оставил его валяться в сортире?
– А что я, по-твоему, должен был сделать? Сказать «ах, простите, пожалуйста»? Придурок несчастный. Словами не понимает, так, может, хоть так до него дошло. Господи, да я еще хорошо с ним обошелся; будь я полный ублюдок, я бы спер заодно его белую трость.
– Что?! Так он был… – заорал я и тут же осекся, заметив на роже Макканна широкую ухмылку.
По моему личному опыту, Глазго – город совсем не такой уж опасный. Я часто гуляю здесь ночью, просто слоняюсь по улицам, присматриваюсь, прислушиваюсь, принюхиваюсь, и не было еще раза, чтобы кто-нибудь меня зацепил. Оно конечно, когда в тебе шесть с половиной футов роста и ты сильно смахиваешь на шимпанзе-мутанта, тут и самый смелый хулиган призадумается. Ну а если – ладно, будем честными – я действительно всегда имею при себе эдакий гибрид трости-сиденья и зонтика, так это не только для защиты, совсем не только. В наших местах часто идет дождь, бывает, что и очень сильный, а кроме того, я люблю, чтобы всегда было на что присесть. Вначале, как я тут поселился, меня несколько раз останавливали полицейские, желавшие поближе познакомиться с нижним концом моей тросточки, однако они прекрасно понимали, что ничего мне за нее не пришьешь.
Мало-помалу они вроде как попривыкли видеть по ночам мою блуждающую фигуру и оставили меня в покое.
Трость-сиденье заканчивается толстой металлической нашлепкой, из которой торчит кургузый двухдюймовый шип, да и вообще веса в ней порядочно. Прекрасное наступательное оружие, если в правильных руках. (Увы, не в моих; скорее всего, я размахнулся бы как-нибудь не так и шарахнул самого себя по черепу. Но выглядит внушительно, лично я поостерегся бы связываться с человеком, у которого в руках такая штука. Тут, правда, следует учесть мою параноидальную трусость…)
Одним словом – чисто оборонительное оружие, такое, как говорят теперь политики, средство устрашения. А вот Макканн как-то рассказывал, что в дни его легкомысленной юности, когда он состоял в какой-то молодежной шайке, они применяли такой себе веселенький фокус: пришивали на изнанку лацканов рыболовные крючки, дабы того, кто ухватит тебя за грудки, чтобы поплотнее приложиться черепом, ожидала не совсем приятная неожиданность…
Да и вообще, здешние в Глазго хулиганы мордуют по большей части друг друга, шайка на шайку, а не посторонних, и происходит это, как правило, на окраинах. Я охотнее прогуляюсь ночью по Глазго в одиночку, чем по Лондону – с телохранителем. Что же касается Нью-Йорка, там я, пожалуй, попрошу прикрытие с воздуха, и это если днем.
– Диетическая «Айрн-брю». – Макканн не сказал эти слова, а словно выхаркнул.
– С ней-то что не так?
– Да сама эта долбаная идея, вот что, – просветил он мое невежество. – Боженька милосердный, а дальше-то что? Низкокалорийный в рот долбаный виски?
– Слушай, а там ведь разрабатывают какой-то новый, без цвета и запаха, виски, чтобы конкурировал с водкой, верно? – сказал я, отхлебнув глоток «Столичной». В действительности это была чистая подначка, чтобы посчитаться с Макканном за его слепца в сортире, только ничего у меня не вышло.
– Да, – кивнул Макканн, – слышал я про такое. Сплошная тошниловка.
– Не знаю, – обиделся я. – А ты что, уже пробовал?
– А ты точно знаешь, что твой босс не покатит на тебя, что мы тут хлещем его бухло? – поинтересовался Макканн, то ли не расслышав, то ли игнорируя мой вопрос. Он крутил пустую пивную бутылку, рассматривая через нее одно из Амброзовых витражных окон.
– Да я же тебе говорил, – сказал я. И я ему действительно говорил. Макканн всегда это спрашивает, и я всегда говорю ему, что все путем. – Все путем, ему это до лампочки.
– Точно?
– Точно, точно. Сам-то он завязал. Сказал мне, бери сколько хочешь.
Макканн окинул взором ящики алкогольной продукции, нагроможденные в церкви наряду с прочими моими СЭВ-овскими трофеями, и задумчиво поскреб подбородок.
– Продать бы ведь мог, если самому не нужно.
– Не так-то это сразу. Растаможка… и все такие дела. А ему возиться неохота.
– Да, если он такой богатый… Ничего, если я… – Макканн показал мне пустую бутылку.
– Милости просим, – сказал я. Макканн встал и пошел за очередной бутылкой.
– А ведь я так ни разу и не видел этого парня, ты знаешь это, Джимми? Он что, вообще сюда носа не кажет?
– Последний раз он тут был… ну, с год назад. Или чуть больше.
– Так как там, говоришь, его фамилия?
Макканн открыл бутылку открывашкой, привязанной к концу скамейки, и приложился к горлышку.
– Уэйрд.
– Странная фамилия.
– Странный парень.
– А он не думает часом снести эту халупу и отгрохать здесь административный корпус?
– Не может. Здание должно остаться как оно есть, потому-то ему отдали его за гроши.
– А потом, наверное, еще и заложил, да?
– Не думаю, – сказал я, не совсем уверенный, прикалывается Макканн или всерьез. – Он же богатый. Оригинал.
– Ну да, – горестно кивнул Макканн, – если ты богатый, то ходишь в оригиналах, а если бедный, тебя тут же объявят психом и запихнут в психушку.
– Чин дает определенные привилегии.
– Вот то-то, дружище, и оно.
Некоторое время мы пили молча. Макканн снова окинул взором штабеля бухла.
– Все это очень здорово, но мне чего-то хочется пинту родного, крепкого. Сходим в «Грифон»?
– Пошли, самое время перекусить.
«Грифон» – это наша основная местная забегаловка: приличная, с дешевой едой, не испорченная наплывом клиентов, но достаточно оживленная. Я так никогда и не отряхнул со своих ног впитанные в детстве вкусы и упорно предпочитаю пироги, бобы и чипсы в «Грифоне» пятизвездному бифштексу аиpoivre[11] со сладким укропом, спаржей, courgettes[12] и молодой картошкой в «Олбани»… не говоря уж о том, что для «Олбани» пришлось бы переодеваться. А пожалуй что и в душ сходить. Мы изготовились к выходу в свет. Я собрал пустые бутылки и по пути к двери закинул их в ковш русского бульдозера. Прежде чем куда-то там идти, мне нужно было разжиться наличными.
– А на хрена ему все это хозяйство? – вопросил Макканн, указывая своей многоцелевой башкой на коммунистическую технику. Я распахнул маленькую дверку, прорезанную в одной из огромных – как на складе, в них без труда прошел бы двухэтажный автобус – дверей главного входа и оттащил Макканна от польского самосвала (полного пустых водочных бутылок).
– Это не его, – соврал я. – Это строители оставили.
– Ну да, конечно, – отозвался Макканн уже снаружи, застегивая куртку и с ненавистью глядя через улицу на сверкающий (тонированное зеркальное покрытие) фасад конторы «Бритойл». Когда я покупал церковь, здесь была попросту дыра, а в начале этого года на месте былой дыры вознесся административный комплекс. В аккурат к падению мировых цен на нефть и объявлению о сокращении штатов. Я остановился рядом с Макканном, глядя на искаженное отражение церкви в зеркальных, ступенчатых стенах.
– Кошмар и убожество, – констатировал Макканн. – Дыра и та была лучше.
– Ты дряхлый, ублюдочный реакционер, – сказал я, сбегая по ступенькам паперти на улицу.
– Реакционер? Я? А ты папист недорезанный! – Он догнал меня и пошел рядом. – Это не мы реакционеры, не такие, вроде меня, ведь что же тут реакционного в том, чтобы пытаться сохранить историческое наследие, пусть и такое, как простая дырка в земле; реакционеры – это все эти долбаные предприниматели и акционеры, пытающиеся подлатать капиталистическую систему, повернуть вспять неумолимую поступь истории, и какими бы красивыми словами ни пытались они…