Дипломат записал для него полезные имена и адреса, а когда они доехали до ближайшей к посольству улицы, остановил кеб, простился с инспектором и, перебежав через дорогу, исчез за углом.
Питт нанес визиты всем людям, упомянутым Виллерошем. Двух из них он застал дома, и они охотно побеседовали с ним.
– Ах, это же утонченная натура! – с улыбкой заявил О’Хэллоран. – Впрочем, я не видел его уже с неделю или даже больше – к сожалению, разумеется. В прошлую субботу я надеялся встретить его на вечеринке Уайли и рискнул бы поспорить на последний фунт, что он появится в понедельник в театре. Ведь там присутствовал сам Уайльд, а уж какую ночку мы потом провели, просто незабываемую… – Он пожал плечами. – Хотя если серьезно, то я, конечно, не присягну, что упомню всех, кто там гулял.
– Но Анри Боннара среди них не было? – уточнил суперинтендант.
– Вот это точно, – уверенно произнес О’Хэллоран, и его ярко-голубые глаза настороженно глянули на Питта. – Так, говорите, вы из полиции? Разве с ним что-то случилось? Почему вы заинтересовались Боннаром?
– Потому что по крайней мере один из его друзей полагает, что он пропал, – ответил Томас.
– И суперинтенданту полиции дали задание отыскать его? – усмехнувшись, спросил его собеседник.
– Нет. Но сегодня утром на Темзе у Лошадиной переправы обнаружили неизвестного покойника. Мы сочли, что это может быть он, однако двое представителей французского посольства не подтвердили нашу версию.
– И слава богу! – с чувством воскликнул О’Хэллоран. – Хотя жаль, конечно, этого бедолагу… Уверен, вы же не думаете, что Боннар имеет к этому отношение? Такое невозможно представить. Он совершенно безобидный малый. Быть может, немного диковатые вкусы в плане развлечений, но незлобив, абсолютно беззлобен.
– Мы даже не думали об этом, – заверил его Питт.
Приятель пропавшего дипломата успокоился, но больше не смог рассказать ничего полезного, и полицейский, поблагодарив его, отправился дальше.
Следующим пообщаться с ним изъявил желание Шарль Рено.
– На самом деле я скорее предположил бы, что он отправился в Париж, – с удивлением заметил он. – Кажется, я помню, как он говорил что-то о сборах и упоминал время отправления поезда в Дувр. Но все это говорилось между прочим, кстати, вы понимаете? Я могу лишь строить догадки. Увы, меня не слишком заинтересовали его планы. Сожалею.
Сэмюэль Телман с удовольствием отправился в контору речной полиции вовсе не потому, что питал к речникам особо теплые чувства, – просто, по его мнению, выяснение времени приливов и отливов было безгранично предпочтительнее попыток выяснения деликатной правды у иноземцев, защищенных дипломатическим иммунитетом. Инспектор не имел никаких возможностей, да и желания даже предполагать, какие поступки парня из лодки спровоцировали кого-то на его убийство. Телману слишком часто приходилось сталкиваться с омерзительными и трагическими сторонами жизни. Он вырос в крайней бедности и не понаслышке знал о криминальном мире и нужде, так же как и о порождающих их пороках. Но имелись еще делишки, которыми баловались так называемые джентльмены, особенно связанные с театральной богемой; о них приличному человеку и подумать-то было стыдно, не говоря уже о том, чтобы обсуждать.
А мужчины, выряженные в зеленые бархатные платья, как раз развлекались подобным образом. Сэмюэля воспитали в убежденности, что существует два типа женщин: хорошие женщины – к ним относились жены, матери и тетушки, которые не проявляли особо страстных чувств, да, вероятно, и не имели их, и особы, имевшие и откровенно проявлявшие чувства на публике, приводя всех в замешательство. Но мужчина, вырядившийся как эти последние особы, был выше понимания инспектора.
Размышления о женщинах и о любви навеяли ему воспоминания о Грейси Фиппс. Невольно перед его мысленным взором ожило ее радостное личико, угловатая фигурка, проворные, быстрые движения… Она была миниатюрна – все платья ей приходилось ушивать да укорачивать – и слишком худощава на вкус большинства мужчин. Это была не слишком-то, в общем, фигуристая девушка – не более чем скромный бутон, таивший в себе надежду на будущее цветение. Полицейский и сам не думал, что ему могут понравиться женщины такой наружности. Но Грейси отличалась исключительной душевностью и стойкостью, резкостью язычка, смелостью и остроумием.
Телман даже представить не мог, что именно она думала о нем. Устроившись на сиденье омнибуса, курсирующего по набережной, он припоминал с необычайно мучительным ощущением одиночества, как сияли ее глаза, когда она говорила о том ирландском слуге, с которым они познакомились в Эшворд-холле и который затем оказался замешанным в ужасном преступлении. Сэмюэлю не хотелось разбираться в том, чем вызвано то мучительное ощущение. Он предпочел избежать этого осознания.