— И он же еще и обиделся?
— Да. А с нами решил не знаться, собирает в одиночку.
Длинный тоже пристроился на перилах.
— Ха-ха-ха, — сказал насмешливо Герцог, — дайте мне платочек поплакать! — Он присел на край тележки.
Андраш Чонт прислонился к афишной тумбе и, сняв ботинки, вытряхивал из них песок.
— Кочиш и на меня зол, — вставил он, — потому что на днях я ему пару раз врезал.
— Ничего удивительного, — размышлял вслух Длинный. — Тони первый полез. Он вечно лезет на рожон.
Герцог сосал больной палец.
— Тони всегда лезет в драку, — пробормотал он, — и всегда получает. Так ему и надо. Лопоухий воображала…
Гизи засмеялась.
— Лопоухий?
— Да, лопоухий. — Герцог устроился поудобнее.
— Твои уши, конечно, бесподобны! — Панни не на шутку рассердилась. — Все-таки это безобразие: Тони каждый день возвращается домой с синяками. И о чем только думают его родители?
Длинный пожал плечами.
— О чем думают? Да ни о чем. Матери у него нет, а отец все время за границей. Он с теткой живет, а она, по-моему, совсем древняя.
— Все равно безобразие, — сказала Панни.
Длинный пренебрежительно махнул рукой.
— Был я у них. Там своих забот хватает. Им вместе приблизительно двести сорок лет…
— Что ты болтаешь? Как это двести сорок лет?
Длинный вытянул ноги. Он был таким долговязым, что казалось, состоял из одних рук и ног. Задумчиво запрокинув голову, он проговорил:
— Возможно, даже больше, кто знает. У тетки Кочиша вечно сидят в гостях еще две старухи. Смехота. Три старые девы. Пьют чай и языки чешут. А Кочиш что хочет, то и делает. Они на него ноль внимания.
Герцог вытащил изо рта больной палец.
— Пьют чай, — произнес он задумчиво, — это хорошо. Чай с ромом, хлеб с маслом…
Все почувствовали, что проголодались и основательно замерзли. Ветер утих, но заметно похолодало. Стало темно. Панни посмотрела на часы.
— Понеслись, — сказала она, — а то приемный пункт закроется, прежде чем мы добежим!
Длинный спрыгнул с ограды, поплевал на ладони и впрягся в тележку. Андраш Чонт стал подталкивать сзади.
— Включай мотор, зажигание, четвертая скорость — 120 километров! «Ягуар», «форд», «мустанг»!.. — закричал Герцог.
— Ты, нахал, сейчас схлопочешь!
Они снова кричали, смеялись, ржавые железки дребезжали на катящейся со скрипом тележке. Их вопли слышались издалека, и грохот, который они создавали, еще долго висел в воздухе после того, как они скрылись из виду. Потом слышался только свист Длинного, наконец исчез и он. Стало тихо, на узенькие улочки опустился вечер.
3
Со стены изящной дугой свисали канделябры: над сдвоенными, зеленого цвета, витыми свечами возвышалась еще одна, маленькая, а над каждой из них, как крохотная шляпка, — абажур из тонкого шелка. Под шляпками — электрические лампочки. Мягкий свет падает на стол, в чашках золотится чай.
— Еще чашечку, Милика?
— Благодарю… если можно, совсем немного. Аромат у твоего чая просто великолепен, больше никто так не умеет заваривать.
Тетя Мили — маленькая, толстенькая и очень добрая. Она с признательностью смотрит на руку тети Вали, держащую чайник. Тетя Вали, вероятно, когда-то была красивой. У нее тонкие черты лица, изогнутые брови, седые волосы. Сейчас, при электрическом свете, они совсем серебряные.
— Еще чашечку, Вирика?
— Пожалуй, можно. Но последнюю, потому что мне пора идти. Мерседес вот уже несколько часов сидит дома одна!
У тети Вири хриплый голос, который часто срывается, строгое выражение лица. Возможно, это впечатление создается из-за того, что подбородок у нее выдается вперед, а губы узкие.
— Но Мерседес такая умница, — успокаивает ее тетя Мили, — она всегда хорошо себя ведет.
Когда речь заходит о кошке, которую зовут Мерседес, тетя Вири сразу же смягчается. Она очень любит, когда Мерседес хвалят.
— Умная-то, умная. И не гуляка. — Но тут ее скверный характер дает себя знать, голос срывается: — Не то что Тони!
Тетя Мили в ужасе: Вири опять за свое. А уж если она начнет, ее не остановить. Хотя как сказать, иногда она бывает права. Но стоит ли говорить об этом сейчас? И Вали наверняка огорчится. Поэтому тетя Мили решительно вмешивается:
— Ах, оставь его в покое, дорогая!
Но этим только подливает масла в огонь.
— Почему я должна его оставить? Это самый простой выход — оставить. Так мы ничего не добьемся. Ребенок никогда не бывает дома после обеда. Он никогда не занимается. А почему он не занимается? Потому что ему неинтересно. Ему, видите ли, все неинтересно! Нет, толку из него не будет, это точно!