«Шеф» не поднялся с нами на крышу, «шеф» остался внизу. А может быть, его уже и нет там? Уехал, а нас запер на крыше?
7
На улице продолжали стрелять, и мы не могли долго возиться с крышкой люка. Пришлось спрятаться за трубой, всем вместе, прижавшись друг к другу как можно теснее. Добрых полчаса мы даже шевельнуться не смели, так что время поразмыслить у нас было. Значит, бежал, бросив нас, негодяй! Предал! Мы готовы были плакать от обиды, потом кто-то вслух подумал: вдруг он нас проверяет на прочность? А может, ему спешно пришлось оставить квартиру, и он просто забыл, что запер изнутри люк на задвижку? Может, когда обстрел утихнет, мы попытаем счастья снова, и крышка откроется без всякого усилия…
У меня перед глазами прыгали, вертелись огненные круги, я чувствовал, что вот-вот потеряю сознание, и почти ничего не видел. Страшно мучила жажда. Не знаю, сколько времени это все продолжалось. Мы уже все лежали вокруг люка, но всё ждали: никто не решался притронуться к крышке первым и попытаться открыть ее. Надежда, что теперь она откроется, не покидала нас, и мы так боялись обмануться в ней. В конце концов Павиач протянул руку, робкую, дрожащую, и надавил на крышку, сперва чуть-чуть, затем сильнее и, в конце концов, яростно. Я видел, как гнев перекашивал лица ребят. Теперь все уже начинали понимать: люк закрыт и не откроется вообще.
До вечера мы лазили по всей крыше, искали хоть какой-нибудь лаз на чердак. Но все двери, ведущие с чердаков на крышу, были заперты. Изучали мы и дымоход: насколько широко его отверстие и можно ли по нему спуститься вниз. Но и этот путь, как выяснилось, не подходил для нас. Осмотрели карниз крыши: может, где есть пожарная лестница или хотя бы возможность спуститься вниз по вбитым кое-где в стену костылям, а затем незаметно пробраться в дом. Но возможность была и здесь только одна — сломать себе шею. Дом высокий: смотришь сверху — мороз по коже подирает.
Можно было бы попробовать добраться по стене до разбитых окон нашей квартиры. Но, как назло, стена была гладкая, без единого выступа. А там, где вдоль стен шла галерея, она была ниже крыши почти на три метра. Ясно было, что мы угодили в западню и у нас нет другого выхода, как вступить в состязание с высотой. Мы смотрели один на другого, но никто не решался и не хотел уговаривать другого.
— Потерпите, ребята, — сказал Денеш. — Не надо терять голову, только и всего. Люк закрыт. Но, может, через полчаса или через час его снова откроют. А прыгать или ползти вниз — слишком рискованно. Оставим это на самый крайний случай. Вот увидите, «шеф» скоро придет. Не бросил же он нас в беде.
Упоминание о «шефе» вызвало у всех возмущение.
— Подлец! Негодяй! — послышались возгласы ребят.
А я добавил:
— Жаба!
— Это точно! Жаба и есть! — повторил Йошка Лампа. — Человеческого в нем и капли нет! Люк он нарочно запер. А сам — кто знает, где он теперь. Плевать ему на нас!
Быстро смеркалось. Будто черным пологом задернуло небо. Кое-где тускло, подслеповато заморгали уцелевшие уличные фонари.
— Есть хочется, — состроив потешную гримасу, простонал Павиач.
— Скоро уж к вечерне зазвонят. А у меня живот к спине прирос. Сегодня был для нас страстной вторник, потом среда наступит — тоже страстная, а там жди и страстного четверга.
— Да заткнись ты! — прикрикнул на него толстяк Йошка. — Ты что же вообразил, что мы тут три дня торчать будем? Найдем какой-нибудь способ слезть вниз. Это уж точно. А есть хочется — откуси краюшку неба и жуй! Другого ничего нет. Мы тоже его жуем, воздухом запиваем…
Не знаю, что имел в виду Йошка, говоря: «Найдем способ». У каждого из нас была своя фантастическая идея, казавшаяся на первый взгляд элементарно простой для осуществления. Но уже в следующее мгновение мы знали, что все они неосуществимы. И потому мы лежали возле дымохода, время от времени подползая к люку посмотреть: не поддается ли крышка? Потом уже просто по привычке толкали крышку, потеряв надежду еще сегодня попасть в квартиру. Стали устраиваться ночевать на крыше.
Сначала дул холодный ветер, а когда он утих, заморосил дождь. Мы забрались под брезент, которым раньше мы накрывали оружие. Легли, тесно прижавшись друг к другу, и поглядывали на небо. Оно было совершенно черным. А я все искал на небе свою звезду, ту мою красивую, серебристую точечку, что полюбилась мне, успокоила меня в самый первый вечер на крыше. Где-то ты прячешься сейчас, скрываешься за черными тучами?
Рядом со мной лежал конопатый Аттила и так же, как я, смотрел в черное небо. По его плотно сжатым губам и очень серьезному лицу было видно, что он твердо решил не плакать, не хныкать, не жаловаться. Наверное, тот вечер, когда ему очень хотелось домой, к маме, был для него переломным. Трудности закалили его, и теперь в общей для всех нас беде он держался по-настоящему молодцом. Зато всех хуже было Йошке: он беспрестанно ворочался, стонал и гневно скрежетал зубами. У Дюлы же лицо было окаменелое, ничего не выражавшее, глаза тоже сделались большими и пустыми, а сам он упорно молчал. Мне хотелось как-нибудь утешить его, но что я мог сказать ему?