Но вытащил он не мою бумажку, хотя шансов у меня на это было, понятно, больше, чем у остальных. Вытянул бумажку Йошки Лампы. Йошка дернул плечом, ухмыльнулся, хотя лицо у него теперь было бледнее, чем у Кулача, когда тот тряс бумажки в своей кепке. В его глубоко упрятанных поросячьих глазках светилось беспокойство. Но он все равно старался держаться храбрецом.
— Мне это раз плюнуть. Я бы хоть сейчас пошел, — хвастался он.
На наше счастье, начал подниматься туман, и мы надеялись сделать дело сразу же после полудня. Еще раз внимательно осмотрели место спуска, советовали. Но мы ему уже надоели этими советами. Да и не хотел он все время смотреть вниз, в бездну.
— Без вас все знаю, все у меня уже давно в голове, — сказал под конец он и отполз в затишье, к трубе, подремать.
— Сил набираться, — пояснил Денеш. — Он прав, не лезьте к нему.
Долгой показалась мне предыдущая ночь, а эта среда и того длиннее. Минуты тащились, будто калеки. Под ложечкой ныло и сосало. И в висках стучало все сильнее. Ночью мы ждали рассвета, а теперь — с еще большим нетерпением — когда, наконец, начнет смеркаться. И вот пришел вечер, и мгла начала понемногу окутывать все вокруг. Йошка похрустел суставами, позевал, давая понять, что он готов к спуску. Но тут на улице вдруг послышался выстрел. Мы укрылись за дымоходом. Вдруг страшной силы взрыв сотряс весь дом. Нас, будто лавой, обдало горячей кирпичной и известковой пылью. Когда я открыл глаза, я увидел, что дымохода как не бывало, а мы лежим на голой крыше, совсем беззащитные. Теперь прятаться больше негде. Я поискал глазами белобрысого Лаци Тимко. Ребята лежали, приникнув к кровле, не издавая ни звука. Мысленно я уже попрощался с ними. Мытарства последних дней сделали меня таким бесчувственным, что я уже никого и ничто не жалел.
Но вот наступила тишина, слышней стали чьи-то негромкие стоны. С замиранием сердца мы подняли головы. Но один из нас остался лежать недвижим возле обломков дымоходной трубы — Дюла Кочиш. Лицо у него было запорошено кирпичной пылью, глаза закрыты. Он был без памяти.
Мы не знали, что нам с ним делать, и были в полном замешательстве и тревоге. Денеш приподнял голову Дюлы, поудобнее положил его. Я пощупал пульс, он был очень слаб. Только спустя некоторое время Дюла открыл глаза. Его взгляд встретился с моим. В первое мгновение он, видно, не понял, где он, но мало-помалу его взгляд стал осмысленным.
— Не очень больно.
— Я тоже так думаю, — подхватил я поспешно. — Ты не бойся, мы сейчас врача раздобудем. Тебе не придется тут долго валяться.
— Я не боюсь, — слабеющим голосом отвечал Дюла. — И врача не обязательно. Вот увидишь, мне и так скоро полегчает.
А мы собрались вокруг него, и я видел у всех на лицах страх. Аттила дрожащим голосом зашептал мне на ухо:
— Давайте белый флаг вывешивать. Быстрее! Время нельзя терять. Кто знает, что у него там?
Тут вдруг Денеш заорал на Йошку:
— Чего ждешь? Иди!
Но Йошка уже был не тот, что четверть часа назад. На него было жалко смотреть. Глазки, и без того маленькие, совсем спрятались за пухлыми подушками щек, и голос пропал. Он долго вертел головой, прежде чем смог сказать:
— Я теперь… это самое… не смогу я, ребята…
У него и в самом деле дрожали колени.
Я выпустил из пальцев Дюлину руку и пополз на край крыши. Мне было ясно: терять время больше нельзя. Надо только действовать осторожнее. Мне никак нельзя сорваться: ведь нужно спасать товарища. Я еще не добрался до карниза, когда меня догнал Лаци, за рукав потянул назад.
— Он тебя зовет. Иди скорее. Тебя зовет, беспокойный стал.
Я вернулся. Дюла действительно все время повторял мое имя, а голос у него был такой, что мне словно кто-то сердце рукой сжал. Я присел рядом, взял Дюлу за руку.
— Хорошо, что ты здесь, — прошептал он. — Я тебя попросить хотел: побудь со мной. Побудь, держи меня за руку и рассказывай что-нибудь.
Это-то было для меня труднее всего. Что ему рассказать, я не знал, да и слезы душили меня. Кое-как взял себя в руки и сказал ему:
— Поправишься, Дюла, вернешься домой. Там тебя мама ждет. Увидит тебя — обрадуется, обнимет. И мы уже во всем разберемся.
Сказал и похолодел. Что я ему несу? Будто маленькому Аттиле сказочку рассказываю. Разве это ему нужно?
Но, взглянув на него, понял: это. Интонация моего голоса его успокаивала. Едва я замолчал, как он опять попросил: рассказывай. И я снова, взяв его за руку, повторял и повторял все одно и то же, будто слова какой-то старой-старой песни. И ребята уставились кто на меня, кто на него как завороженные и слушали, слушали.