— Вернешься домой, а там тебя мама твоя ждет. Она увидит тебя — обрадуется, обнимет. Вернешься домой, а там…
Тут снова налетел и яростно закружился ветер. Лаци прикрыл раненого Дюлу брезентом. Я же повторял свое заклинание, а сам думал:
«Что, если нам придется еще четверг здесь встретить, а Жаба так и не объявится? Мы, наверное, все здесь попросту замерзнем. У меня вон уже и руки и ноги закоченели».
Я повторял Дюле все те же слова, потом дышал на его холодные руки. Между тем, если Дюла будет и дальше просить меня оставаться с ним, наступят сумерки, и я уже не смогу спуститься с крыши, так как ничего не буду видеть дальше собственного носа.
А нам нужно обязательно выбираться отсюда. Во что бы то ни стало. Дюла горит как в огне, пот на лбу, хотя мы все закоченели. Нужно идти, а он не отпускает меня. И остальные чудаки сидят и слушают разинув рты, будто их кто заколдовал. Что же мне делать?
Но вот Дюла закрыл глаза. Наверное, задремал. Я кивком подозвал Тимко, и теперь он занял мое место, осторожно взяв руку Дюлы в свою. Подражая моему голосу, он стал повторять:
— Вернешься домой, а там…
И тогда я снова пополз к краю крыши…
Я уже столько раз мысленно представил себе, как я спускаюсь вниз по стене на балкон, что и с закрытыми глазами мог проделать все необходимые движения. С края крыши я бросил взгляд вниз и еще раз убедился в том, что улица была пустынна. Ухватившись руками за водосточный желоб, я на миг повис в воздухе. Затем нащупал ногой первую точку опоры в кирпичной стене и, совершенно не испытывая страха, стал спускаться вниз по фронтону. До ниши чердачного окна я добрался быстро и без всякого труда. Но когда я стал продолжать спуск, меня вдруг бросило в холод и так закружилась голова, что я едва не потерял сознание. Мне пришлось собрать все силы, чтобы удержаться от желания снова вернуться в нишу чердачного окна. Так я провел несколько минут, охваченный отчаянным страхом. Эти минуты показались мне долгими часами.
Я впился пальцами в раму чердачного окна, и казалось, на целом свете нет больше другого такого надежного места. Кинув взгляд наверх, я увидел, что за мною пристально следят, свесившись с крыши, мои друзья. Напрягши все силы, я снова полз вниз по фронтону. Надо сказать, что едва я сдвинулся с места, как я снова обрел прежнюю уверенность. Вновь и вновь я нащупывал ногами и пальцами рук выступы на фронтоне, за которые можно было зацепиться, а когда наконец увидел внизу, под собой, балкон, почувствовал облегчение. Я разжал пальцы и прыгнул. Балкон вздрогнул, загудел у меня под ногами. Я угодил не в угол балкона, как рассчитывал, а на его середину, прямо перед дверью, ведущей в комнату. Я хотел быстро приникнуть к стене, но было уже поздно. Меня заметили из комнаты. Там сидел парнишка, уставившись на меня испуганными глазами. С минуту мы так и смотрели друг на друга, словно окаменев. Ждали, кто пошевелится первым. Наконец я решительно распахнул дверь и шагнул внутрь. Парнишка сидел на диване в плохо освещенной, бедно обставленной комнате. Тонкие черты, острый нос и узкие синие губы только подчеркивали бледность его лица. Но страх в его глазах меня успокоил. Я сделал еще несколько шагов в его сторону. Хотя он был укутан в одеяло, я, прикинув на глаз, смог сразу определить, что он примерно мой ровесник.
— Да ты не бойся меня, — шепотом сказал я ему. — Прошу только: не кричи и не говори громко. Лучше, если никто обо мне ничего знать не будет. Кроме тебя. Помоги мне!
Парнишка не встал с дивана.
— Ладно, — шепотом отвечал он. — Скажи, а как ты здесь очутился?
«Вот, вот, — подумал я. — Сейчас я угощу тебя одной из своих фантастических историй».
Там, на крыше, у меня было вдоволь времени напридумывать множество таких баек.
Тогда они казались мне одна лучше другой. Но сейчас я подумал:
«Ну зачем я буду врать этому парню? У него такой чистый и честный взгляд, что лучше уж я скажу ему правду». И я сказал все, как было.
— Значит, это вы? Вы стреляли там, на крыше? — с изумлением прошептал он, выслушав мой рассказ. — Как вы могли так поступить?
У меня как-то даже язык не повернулся объяснить ему. Я промолчал. А парнишка продолжал допытываться: сколько нас, как мы попали на крышу и как я смог слезть с нее? Особенно его интересовало последнее. А когда я ему рассказал, он с грустью заметил:
— Эх, завидую я тебе!
Почему, я не понял. Я, к примеру, ничего завидного в лазанье по стене не находил. И пожалуй, не пожелал бы еще раз повторить свой цирковой номер. Стоило мне вспомнить тот момент у чердачного окна, как меня сразу бросало в холодный пот. Но объяснить ему все это у меня просто не было времени.