Грузовик подпрыгивал на ухабах, швыряя друг на друга пассажиров. Те визжали, смеялись, вопили, родители то и дело принимались утешать своих сонливых, хнычущих чад, а старушке вдруг отчего-то стало так плохо, что пришлось из-за нее остановиться. Шофер ругался и уже хотел ссадить супругов в следующей же деревне, но старик уговорил его не делать этого, так как им обязательно нужно в Австрию, куда, по слухам, бежала их единственная дочь. А им так нужно найти ее!
Километров за восемь до границы грузовик остановился.
В общем-то, до границы было рукой подать, но нам посоветовали кружной путь, по тайным тропам и рассеченным оврагами склонам холмов, через лес и через речку. Йошка собрал все свои силы, но он уже больше просто не мог. Поначалу ребята помогали нам, потом один за другим исчезли. Бросил нас и Денеш, позабыв уже о своем обещании. Вскоре нас обогнали и старики и многодетные родители. Начало смеркаться.
Я попытался нести Йошку на спине, но чуть не упал под такой ношей и оставил эту затею. Мы отдохнули, прошли еще немного, снова присели передохнуть. Я все время успокаивал, подбадривал его: не к спеху, за нами же никто не гонится, часом раньше, часом позже, но придем! На наше счастье, вблизи какого-то хутора мы повстречали одну старушку крестьянку, она сжалилась над нами. Нашла нам какую-то не то тележку, не то старую детскую коляску, она и сама уж не помнит, что это было раньше. Колеса у этого сооружения страшно скрипели, и одно то и дело слетало. Но в конце концов я его укрепил.
Я усадил в тележку Йошку и потащил ее по непролазной ноябрьской грязи. А тут еще дождь зарядил; пока мы до Рабцы добрались, промокли до нитки. По пояс вброд переправлялись через речку. Холодно, но я порядком вспотел. А когда мы решили, что вконец заблудились, оказалось, что мы уже давно за границей.
Своих спутников встретили: они сидели на поляне, сушили одежду, приводили себя в порядок.
Было уже около полуночи. Мы промерзли. Чтобы согреться, развели костер. Трепетало пламя, мерцали огоньки сигарет, и ярко-ярко блестели Йошкины глаза, полные благодарности и надежды. Йошка ничего не говорил, только сжимал мою руку.
Я обвел взглядом этот промокший, продрогший, притихший кочевой табор, собиравшийся отправиться навстречу новой жизни. Малыши спали на руках у матерей, супруги-старички, понурив головы, смотрели на огонь костра, молодежь тихо перешептывалась: ни визга девчонок, ни мужских грубоватых анекдотов. Даже Денеш помалкивал.
Было очень тихо, над головами небо — без звезд. Мне припомнилась одна старинная песня, ее иногда напевала мама: «Покинул край родимый…»[9]
Но сейчас ни мне, ни кому другому и в голову не пришло бы запеть, даже потихоньку, себе под нос. Странное, гнетущее состояние. Но вот кто-то встал и подал сигнал отправляться дальше. Потушили костер, все стали собираться. Я подошел к Денешу и попросил его присмотреть за Йошкой, но не так, как до сих пор, а по-честному и благородному. Я бы сам помог ему, но мне ведь нужно возвращаться.
Денеш растроганно обнял меня, похлопал по плечу и пообещал сделать все. Но я хоть и знал, что обещание его вполне искреннее, все равно не очень верил в него. Поэтому у меня сердце заныло, когда я простился с Йошкой и они двинулись снова в путь. Маленькую тележку они бросили: Йошка божился, что теперь-то уж, отдохнув, он и сам одолеет дорогу пешком. Некоторое время я еще видел их, но вскоре они потонули во мгле, и последний звук их голосов растворился в ночи. Это был голос Йошки, крикнувшего мне напоследок:
— Прощай, Андриш…
Но вот я повернулся и зашагал — в свою сторону, на Будапешт. Почти целый день ушел у меня на это. Вернулся домой по уши в грязи, измученный, как пес.
— Завтра едем, — сказал я маме. — Через границу пройдем запросто. Опасности никакой. Собирайтесь! — и лег спать.
Но на другой день мы еще не поехали.
— Нельзя же все так вот бросить, — сказала мама. — Да и ехать мы не можем с пустыми руками, как нищие. Кое-что нужно продать, остальное — как следует упаковать.
Тщетно я доказывал ей, что это не путешествие в вагоне первого класса и что, мол, я видел ребят с тремя яблоками и куском хлеба в кармане. Она отмахивалась и говорила: сама знаю, не маленькая. Прежде она со всеми соглашалась, а теперь вдруг с невиданной решительностью принялась продавать все ценное. Может, это был только способ подольше оттянуть отъезд, но она стояла на своем.