Оглядываясь во все стороны, Лейбе пошел сначала прямо, потом влево, потом свернул в переулок и пропал.
— Вот чорт, — сказал Ирмэ. — Не заговори он, не признал бы ни в жисть.
— Постарел он, — сказал Хаче, — или оттого, что борода? Его в Рядах сколько не было?
— С начала войны, — сказал Ирмэ. — Два года.
— Как он сказал — Рыкша?
— Рымша, Людвиг. Рымша, — сказал Ирмэ. — Латыш.
— Латыш, так латыш, — сказал Хаче. — А парень он — что надо.
— Ого! — сказал Ирмэ.
Верхом на ковыляющей кобыле подъехал мужик.
— Эй, ковали! — крикнул он густым басом.
— Здравствуй, Прохор, — сказал Хаче. — Чего орешь?
— Кобылу подковать треба, — сказал мужик. — Можно это, ковали?
— Можно, — сказал Хаче. — Слазь.
Глава вторая
Дома
Под вечер уже — пора было закрывать кузню — Ирмэ услыхал вдруг крик, свист, вой. Он посмотрел и увидел — неподалеку, на полянке, идет драка, бой, сражение. Человек двадцать ребят, разделившись на два отряда, наскакивали друг на друга, лупцевали друг друга, дубасили. Одним отрядом командовал Руве, мальчишка лет десяти, толстый, неповоротливый, очень степенный. Сам-то он в драку не лез. Он держался в сторонке — только приказывал да указывал. Другим отрядом командовал Файче, здоровая дылда, лошадь прямо, каждый кулак — с медную кружку. Этот, наоборот, пер напролом, сцапает какого малого мальчишку и не спеша, с толком — ну мордовать да утюжить. Раз! Бац!
Ирмэ обозлился.
— У, собака! — проворчал он. — Молодец на овец.
Он стащил передник, скинул сапоги, — сапоги были тяжелые, подкованные железом, бегать в них нельзя было.
— Куда? — сказал Хаче.
— Тут, — сказал Ирмэ, — с Файче разговор.
— Плюнь, — сказал Хаче, — нашел дело. Ну.
— Погоди. Погоди, Хаче. Разговор-то будет недолгий.
Заложив руки в карманы штанов, слегка покачиваясь на ходу, Ирмэ вышел на полянку. Бой кончился, началось побоище. Отряд Руве, во главе с командиром, бежал. За ними но пятам гнались Файчины молодцы.
— Стой! — кричали они. — Стой, дрянь худая!
Сам Файче, зацепив за волосы какого-то веснущатого мальчишку, тяжелой лапой хлопал его по спине. Мальчишка извивался, царапался, наконец взвыл. Но Файче не отпускал.
— Ты, красная смородина! — сказал Ирмэ, подходя. — Попридержи руку, ну.
Файче, не выпуская мальчишку, посмотрел на Ирмэ бешеными глазами.
— Отступись, рыжий! — прохрипел он. — Тебя не касается.
— Я те покасаюсь! — проговорил Ирмэ сквозь зубы. — Убери лапу, ну!
— Пошел ты! — крикнул Файче и вдруг осел, — Ирмэ со всего маху треснул его по зубам.
— Еще? — сказал Ирмэ и хватил по уху.
Файче весь налился кровью, запыхтел. Он оттолкнул мальчишку и со сжатыми кулаками — каждый с медную кружку — кинулся на Ирмэ.
— Рыжий кот! Я тебе!..
Но уж чего-чего — драться Ирмэ умел. Он подался назад присел и вдруг — раз! — ногой в живот. Файче грохнулся, упал. И только он хотел вскочить, а уж Ирмэ сидел на нем верхом и обеими руками что силы дубасил по спине.
— Еще? — приговаривал он. — Еще?
Файче повернулся, изловчился и правой рукой — хвать за горло. Ирмэ помотал головой, напряг подбородок. Не отпускает. Не отпускает, дьявол! Тогда он не спеша взял Файче за волосы и рванул. Файче взвыл и разжал пальцы.
— Пусти!
Заложив руки в карманы штанов, слегка покачиваясь на ходу, Ирмэ вернулся в кузню.
— Проучил бродягу, — лениво сказал он. — Попомнит.
— Ладно, — проворчал Хаче. — Сам-то хорош. Лезет, куда не просят. Что у тебя с ногой?
Ирмэ посмотрел. Нога как нога. Чего он пристал, Цыган?
— Не эта, — сказал Хаче, — левая. Тьфу ты! Обмой ее, что ли.
Верно: левая нога — ступня — была разодрана в кровь. Ирмэ удивился: когда же это? В драке он и не заметил. И боли не почуял.
— Да обмой ты ее, — сказал Хаче.
Ирмэ обмыл ногу, рукавом рубахи вытер кровь. И вот тут-то она заныла по-настоящему. Вот ведь! Ирмэ шел домой, хромая, как трехногая собака.
«Вот уж не вовремя, — думал он сердито. — Дернуло же тебя, рыжий. За хвост тянули? Балда!»
На улице Сапожников, только свернул он за угол, Ирмэ споткнулся, чуть не упал. Он сел на траву, всей спиной прислонясь к воротам какого-то дома. Ногу он держал на весу, чтоб скорей заживала.
На улице было тихо. Пусто. Только малыши копошились в пыли, унылые младенцы со вздутыми животами.
Прошла Гутэ, грязная, седая, с огромными воспаленными глазами на худом землистом лице. Как она живет? Чем? Нохем умер в самом начале войны в тюрьме, в Полянске. А Неах скоро после того пропал. Гуляет где-то Неах. Бродит по свету. Америку ищет. А то, может, его уже и нету? Погиб, может, Неах?