— Вас?[4] — громко сказал он по-немецки.
— Иоганн, — повторил Ирмэ и хлопнул себя по темени.
— А-а, — засмеялся пленный. — Иоганн, — крикнул он. — Ком хир.[5]
Иоганн, бритый, лысый, в железных очках на крупном косу, узнал Ирмэ и обрадовался.
— Ирмэ, йа?[6] — сказал он и сухими пальцами стиснул его руку.
— Йа, — сказал Ирмэ. — Их,[7] — он ткнул себя в грудь. — Ирмэ. Ду[8] — Иоганн.
Австриец был доволен:
— Гут, гут.[9]
«Как бы это насчет бинокля?» подумал Ирмэ и сказал:
— Их — ду — бинокле, — и показал на глаза.
Иоганн понял. Он обернулся, посмотрел, далеко ли охрана. Охрана — четыре солдата и один унтер — стояли неподалеку. Солдаты собрались в кружок и о чем-то говорили. Вернее, говорил один унтер, солдаты — те только гоготали.
— Во гусь! Го-го!
Иоганн потянул Ирмэ к бараку. Воровато оглянувшись, он достал на кармана старенький бинокль. Ирмэ заглянул и ничего понять не мог — какая-то муть перед глазами, туман какой-то, пар.
— Нихт зо,[10] — сказал Иоганн.
Он взял бинокль, подвинтил какие-то винтики, подышал на стеклышки, протер их платком и вернул его Ирмэ. Ирмэ снова заглянул. Заглянул и прямо ахнул. Здорово!
Ряды — а они уже давно пропали вдали — Ряды вдруг оказались совсем близко: виден был каждый дом, каждое дерево. А до креста — так рукой достать.
— Гут, — сказал Ирмэ. — Здорово!
— Унд ецт зо,[11] — Иоганн перевернул бинокль обратной стороной.
Ирмэ заглянул — и что такое? — Ряды пропали. И доревня, Малое Кобылье, пропала. Перед глазами — ровное зеленое поле. Где-то далеко, очень далеко лес, и у леса — маленькие человечки. Ирмэ фыркнул: ну, народ!
— Гут! — сказал он. — Ловко.
Вдруг Иоганн вырвал у него бинокль и поспешно сунул его в карман. К ним, переваливаясь на кривых ногах, как бульдог, подходил дежурный унтер.
— На место! — замахнувшись на Иоганна, рявкнул он, — арш!
Иоганн, вобрав голову в плечи, побежал к опушке.
— Лодыря гоняют, дармоеды! — кричал унтер. — Очкастый! Подумаешь. Я тебе, очкастому-то… — И вдруг посмотрел на Ирмэ. — Ты что тут? Что надо?
— Так, — сказал Ирмэ. — Мимо шел.
— Куда шел? Чего шел? — сказал унтер. — Закачу тебя, бродягу, на двадцать-суток под арест — будешь знать, как по лагерю шататься. Что надо?
— Ничего, — сказал Ирмэ. — Я так.
— «Так, так»! — проворчал унтер. — Ну-ка, что у тебя там за пазухой? Ну-ка, ну-ка! — И хвать Ирмэ за рубаху.
— Эге! — многозначительно крякнул он. И, не выпуская Ирмэ, крикнул: — Свистунов! Вавилов!
Ирмэ похолодел. Пропал.
— Свистунов! Вавилов!
— Бегим, — отозвались с опушки два голоса.
Попался, рыжий. Пропал.
Вдруг, сам не понимая, что делает, — Ирмэ извернулся, пригнулся и зубами — цап унтера за руку. Вцепился и стиснул.
— Ух ты! — Унтер взвыл и вырвал руку.
Ирмэ кинулся к бараку.
— Стой! Стой! — кричали ему вслед голоса. — Стой! Стрелять буду?
Ирмэ, обогнув барак, оглянулся: слева — поле, справа — лес.
«В лес надо!» понял Ирмэ.
Раздался выстрел. Другой. Но уже Ирмэ бежал, хромая, по лесу, и пули шлепались о деревья, но задевая его.
Глава восьмая
У моста
Тихо в лесу. Большие сосны стоят прямо, как мачты. Под соснами земля усыпана колючими иглами. Вьется мох. Растет трава. Топь. Прохлада. Пахнет хвоей и смолой. Тишина. И в тишине слышно, как стрекочет кузнечик, жужжит шмель. Вот птица крикнула. Вот хрустнул сучок.
Ирмэ шел все дальше и дальше. Лес расступался перед ним, неожиданно открывая то мшистую полянку, то ручеек, то поваленный бурей и уже сшивший ствол.
«Ну и ну, — думал он. — С этими с бумажками — да к австрийцам, к пленным. Ох, суешься ты, рыжий, чорт-то!»
Ко вокруг все было спокойно: над головой — высокие сосны, под ногами — чахлый мох. Зеленый сумрак. Тишина.
«Ну, ладно, — подумал Ирмэ. — Другой раз буду умней».
Он осмотрелся. Хорошо как. И сосны. И сумрак. И запах смолы.
«Вот бы где пожить, — подумал он. — Выстроить бы где на поляне дом и жить себе. Хорошо!»
Он вышел на муравьиную тропу. Муравьи облепили его ноги, лезли вверх, забирались в карман. «Муравейник близко», понял он. Поискал — и верно: в тени у поваленной сосны — большой муравейник. Шагах в десяти — другой, поменьше.
Ирмэ подошел поближе, наклонился, посмотрел и засмотрелся, прямо оторваться не мог. Здорово!