— А убили его? — спросил Ирмэ.
— Кого это? — не понял Игнат.
— Офицера. Ротного.
— Нет, — Игнат вздохнул. — Утек. Как вышла свобода, мы первое дело: «Где ротный, Каркасов?» А солдаты с шестнадцатой смеются. «В Питер, — говорят, — за красным флагом поехал».
— Жалко.
— Не говори! Не говори, коваль!
Подошел Хаче — в башлыке и в валеных сапогах.
— Слыхал, рыжий? — сказал он. — Исроэла убили.
— Что ты? Кто?
— Не знаю, — сказал Хаче. — Уж не ты ли?
— Брось, Цыган! — сказал Ирмэ. — Говори толком!
— А толком вот что, — сказал Хаче. — Бандиты зарезали. Его нашли подле Застенок, в канаве. Горло перерезали.
— Вот оно что, — сказал Ирмэ тихо. — А чего его туда занесло?
— Кто его знает. Шальная же башка. Заблудился, должно. А то, может, совсем собрался из Рядов.
— Да на кой он им дался?
— Мало ли, — сказал Хаче. — Гады же. Бандиты.
Игнат вдруг захохотал.
— Намедни, — сказал он, — пришли это они к холбнянскому Гавриле. Три человека, с винтовками, с бомбами. «Угощай, хозяин!» Гаврила побегал по деревне, принес там, что было, самогону там, сала и — дурья голова — подходит с разговором: дескать, гости дорогие, кто такие будете? Старшой-то и говорит: «Мы, говорит, такие, что против красных и против белых. Зеленые мы. За крестьянство стоим». Гаврила-то и обрадовался: «Во, говорит, спасибо. А то, говорит, совсем мужику житья не стало. Обижают очень. Наборы да разверстки. Спасибо, говорит, товарищи». Старшой-то: «Что? Товарищи?» И — раз — в зубы. Всю морду расквасили. И еще окна в хате побили. Теперь-то Гаврила ходит, плюется. «Чтоб, говорит, у этих-то заступников руки-ноги отвалились».
— Чего там «руки-ноги»? — сказал Хаче. — Расстрелять — и все.
— Не, — сказал Игнат. — Я бы их не стрелял. Я бы их — живьем в могилу!
— Ты бы, Игнат, в могильщики пошел, — сказал Ирмэ. — А то ты все «в могилу да в могилу». Ты и про меня, небось, думаешь: «в могилу бы его, коваля»?
— Не, — сказал Игнат. — Живи уж, коваль, покуда живется. Чего там?
Близко проходила дорога. И по дороге мчал верховой. Слышно было, как чавкает грязь под копытами и как дышит конь — тяжело, с хрипом.
— Стой! — кричали всаднику со всех сторон. — Стой! Куда?
Всадник — молодой паренек — на всем скаку остановил коня.
— Командира! — крикнул он высоким мальчишеским голосом. — Где командир?
— Здесь! — Герш поднялся. — Чего там?
— Подь-ка сюда! — крикнул верховой. — Дело есть! Герш подошел. Паренек свесился к нему и быстро о чем-то заговорил. Герш слушал молча. Потом сказал:
— Не надо, — сказал он. — Сами справимся. А самогон дать. Сколько ни попросят. И смотреть. Понял?
Верховой что-то сказал еще.
— На свету, — ответил Герш, — часам к шести.
И пошел к штабу.
А верховой повернул коня, гикнул, цыкнул и умчался так же быстро, как и примчал.
В лагере зашумели.
— Вестовой, — сказал Игнат. — Сейчас, значит, выступать будем.
— Похоже на то, — сказал Ирмэ. — Как думаешь, Цыган?
— Кто его знает, — Хаче лениво поскреб затылок. — Может, обман какой.
Подошел Алтер.
— Ну, как? — сказал Ирмэ. — Что там?
— Да вот Никита г-говорит: «Выступать немедля», — сказал Алтер. — А Герш: «Пошлем разведку. П-проверим».
— А бандиты где? — сказал Хаче. — Далеко?
— У самого Кобылья, в л-лесу, — сказал Алтер. — Пьют. Герш сказал: дать им самогону, сколько влезет.
— Верно, — сказал Игнат. — Пьяный что малый. А много их?
— Человек с-сто, что ли. Конные.
— Пошли, ребята, к штабу, — сказал Хаче.
Теперь уже не трудно было найти, где штаб. Весь отряд столпился у штаба. Все — и мужики, и рядские парни — понимали, что дело всерьез, и стояли чинно, не напирая. В центре горел фонарь. Под фонарем перед четырехверсткой сидели Герш, Никита и Иоганн. Герш провел по карте карандашом, покосился на Круглова: «Так?» Тот закусил усы, сощурился, кивнул: «Давай!» Герш поднял голову.