Трасса, к которой вышел младший Вендиш, пролегала далеко от основных магистралей, была пуста. Всю следующую ночь Питер просидел у «гремучки», ощущая себя перекати-полем, влекомым ветром через Великие равнины. Мальчик думал о прериях: громадном живом сплетении трав. Мёртвая змея источала аромат гниения.
Такой же, казалось, сейчас распространял вокруг себя и Адам де Рю…
– Чего тебе надо? – повторил он немного раздражённо, и Питера пришлось пресечь поток воспоминаний.
– Отец приглашает Вас на барбекю… сегодня в пять, – натужно проговорил юноша, отведя глаза.
Он не мог воспринимать собеседника с приязнью, и потому старался вновь погрузился в воспоминания, чтобы поскорее забыть о присутствии мистера де Рю рядом…
Эдакий Deus irea ex machina[7] на новеньком синем кабриолете[8], появился на рассвете и впечатал мёртвую змею в дорожное покрытие. Он, не перебивая, выслушал рассказ сына о произошедшем в лагере и, бросив странную фразу: «Смелый, как Хермод[9]», без лишних рассуждений о неразумности побега, велел Питеру забираться на заднее сидение…
– Я обязательно приду. Но немного опоздаю… Мне нужно переодеться, – фальшиво улыбнувшись, пробормотал мистер де Рю, поглядев на золотой браслет, покоившийся у него на правом запястье, и зло скривил губы.
Стрелки часов показывали без пятнадцати пять. Фотограф неприязненно взглянул на Питера. В глазах его отчётливо прочитался вопрос: «Ты не мог раньше предупредить?». Питер заметил это периферийным зрением и сделал над собой усилие, чтобы не поморщиться. Адам де Рю, по его мнению, был последним человеком, которого следовало пригласить на вечеринку Five O’clock. Он захотел провалиться сквозь землю от стыда, и сказал.
– Приходите, когда Вам удобно.
Мистер де Рю кивнул и, не прощаясь, скрылся в особняке, притворив за собой дверь.
Питер ощутил, как спало, ощущавшееся им, напряжение. Он выполнил, наконец, все «ценные указания» отца. Но не собирался возвращаться домой раньше десяти вечера, поскольку ужин был отменён по случаю барбекю. Юноше хотелось с удовольствием провести свободное время, и он поспешил воплотить в реальность своё желание.
Питер глубоко вздохнул и рванулся наискосок через сад, который обступил старинный особняк мистера де Рю. Проскачивая между сухими яблонями, и жалея их, как истинный биолог, младший Вендиш приблизился к краю двора и упёрся в угрюмую кирпичную стену, верх которой был утыкан железными пиками. Чувствуя себя рыцарем, штурмующим замок, Питер уцепился за них, и рванулся вверх. На секунду он застыл в высшей точке прыжка, делая стойку на руках. А потом приземлился на крайне враждебной территории – во дворе Макса.
Если бы в словаре Уэбстера[10] рядом с выражением «юношеский максимализм» была фотография, с неё бы глядел молодой Губылевки.
Всё свободное пространство перед его особняком было равномерно завалено пустыми бутылками. А на крыльце, как верные стражи, коими и являлись, возлежали три голодных бультерьера. Едва завидев Питера «сукины дети», приветственно оскалились и вскочили на ноги. Не желая стать их наживой, юноша скачками пересёк «заминированный» газон и в завершающем прыжке преодолел дощатый заборчик высотой в половину его роста, окружавший двор мисс Белл. Гав, Гах и Гар[11]. такой прыгучестью похвастаться не могли, поэтому, лая и визжа, стали носиться вдоль ограды, поскальзываясь на бутылках точь-в-точь, как комики, которые попали в комнату, где были рассыпаны стеклянные шарики – Питер видел такую хохму когда-то в какой-то старой комедии.
Он потянулся, словно атлет, выполнивший упражнение на брусьях, осклабился и погрузился в созерцание страданий суматошных «телохранителей Максимилиана», наслаждаясь выражением бессильной злобы на их самовлюблённых мордах.
– Что ты делаешь?!
Этот возглас заставил его вздрогнуть, потому что он узнал голос…
Карина была студенткой Государственного Университета штата Нью-Йорк, куда поступила исключительно благодаря своему уму. Питер немного завидовал девушке и очень ей восхищался. Настолько, что попросил стать его девушкой и… не получил отказа!
Он обернулся.
Карина в расслабленной позе стояла в дверях оранжереи. Её янтарные серьги в форме кельтских крестов поблёскивали на солнце, а чёрные кудрявые волосы окаймляли смуглое лицо, делая его луноподобным – во всяком случае, для Питера. Возможно, такое сравнение возникло у него в голове из-за того, что на шее девушки висел серебристый кулон – стилизованный под ночное светило: диск в кольце.