Чтобы элементы композиции максимально гармонично сочетались, смотрящему следовало стоять у двери, но чтобы ощущать холод, исходивший от труб, проложенных под полом, ему достаточно было просто находиться в холле.
Адам очень гордился этим «полотном», считая его лучшим из снимков когда-либо сделанных им. Будучи профессиональный фотографом, он предпочитал запечатлевать только неживую природу. Если же ему приходилось наводить объектив аппарата на то, что дышало и двигалось сознательно, де Рю ненавидел себя и объект съёмки. Змеи были исключением…
Пазл, наконец, выстроился в приемлемую для анализа картину, и Адам направился вверх по лестнице на второй этаж в спальню, а не в гостиную, как намеревался. Новая последовательность действий утвердилась в его сознании.
Общепринятые правила хорошего тона позволяли де Рю опоздать на вечеринку, но не более чем на пятнадцать минут. Быстро поднимаясь по лестнице, деревянные ступени которой гулко отзывались на каждый шаг, Адам раз за разом бросал взгляд на стену, отделявшую холл от гостиной.
Две рамы, сплетённые из грубого корда[1], висели на этой «перегородке». В них были помещены зеркала. Находившееся слева, отражало сейчас дверь особняка. Поскольку оба зеркала размещались прямо напротив арочных проёмов, образованных колонной, они должны были казаться глазами прячущегося в глубине пещеры Огненного Змея. К сожалению, де Рю ещё не нашёл подходящего вулканического рельефы, соответственно замыслу, и создать барельеф «Ужасающий лик дракона». Поэтому входящие в дом №10 видели только пещеру с зеркалами.
Адам ощутил, как его клонит в сон, и выругался. Не имея желания предаваться воспоминаниям без повода, он, без лишних раздумий, взошёл на второй этаж и свернул налево в узкий коридор, бывший не шире лестничного проёма.
Спальня находилась сразу за поворотом. Слегка покачиваясь, де Рю словно бы окунулся в тропическую ночь. Несмотря на то, что он не закрывал дверь комнаты, внутри постоянно царила сырая духота и почти осязаемая темень. Они властвовали этим местом постоянно, так как лампы в спальне отсутствовал, а тяжёлые шторы, между которыми изредка пробивались желто-розовые лучи, были задёрнуты.
Такое положение вещей объяснялось просто. Если бы де Рю раздвинул шторы, то каждое утро спальню заливало бы светом, отражённым от окон дома на противоположной стороне улицы, а каждый вечер её озарял закат. Адам не мог спокойно смотреть на солнце. Он считал дневное светило Оком Бога, и из-за паранойи у него уже давно развились гелиофобия[2] и никтофилия[3], о которых, как считал де Рю, никто не подозревал. Именно по этой причине шторы открывались лишь после заката, если гасли фонари, да и то довольно редко.
Глаза профессионального фотографа привыкли к мраку как раз в тот миг, когда он нашёл, что искал, копаясь на стеллаже. Сместить на середину комнаты мешавший ему надувной матрас, получилось только после сильного пинка – Адаму удалось отодвинуть своё ложе, но лишь сильным ударом ноги.
Де Рю рылся в старых коробках с отснятыми плёнками, в потрепанных папка, набитых фотографиями. Одна из них оказалась полна рентгеновскими снимками, на которых был зафиксирован проломленный череп Адама – в День Кометы на него упала звезда. Так сказал хирург, его оперировавший.
А могло ли быть иначе, если подобное тянется к подобному?
Размышляя об этом, де Рю обнаружил под альбомом «проводник», иначе называемый «челноком» или «опросником»: бронзовый лакированный прямоугольник с отверстием в центре. Он был необходим для манипуляций с доской медиума Бонда[4], которую Адам отыскал на верхней полке второго стеллажа, который стоял у правой стены радом со входом.
Выйдя из спальни, де Рю сделал несколько шагов по коридору, с намерением посетить уборную, но вспомнил, что него большие проблемы с желудком и, яростно массируя разболевшийся левый висок, свернул на лестницу.
Его приводили в бешенство каждодневные провалы в памяти…
Чуть не перемахнув через перила, огораживающие лестничную клетку, де Рю начал спускаться, касаясь правой рукой сосновых панелей, которыми была обшита стена.