Лидия Вакуловская
Улица вдоль океана
Улица вдоль океана
Повесть
Мне часто снятся белые снега Чукотки. И пурги по ночам воют под окнами. И несутся с холмов табуны оленей, шумит в ветвистых рогах растревоженный ветер. И сполохи сияния обжигают небо цветным огнем. И тяжелая волна отлива с хлопотливым гулом заглатывает во тьму океана береговую гальку. И слышится гомон — это в скалах над морем закипает птичий базар. Пронзительно вскрикивают гаги, гортанно гугукают бакланы, трубно кричат гуси-белоголовки.
Каждую зиму я решаю: придет весна, возьму билет — и прямо туда, на берег Ледовитого, в село Медвежьи Сопки. Предвижу встречи, разговоры. «Ну, как живешь на материке? Мы думали, тебя солнце растопило, раз не едешь так долго!»
Но годы идут, поездка откладывается. И все чаще снится Чукотка, белая земля России. Все чаще вижу я село Медвежьи Сопки, его людей, моих добрых друзей и знакомых. И, не зная, далеко ли, близко ли то время, когда снова попаду туда, я хочу рассказать об этом селе и его обитателях.
1
Первым в Медвежьих Сопках просыпается Коравье. Коравье — это имя и фамилия, все вместе. Когда он родился, ни его мать, ни кто другой из родни знать не знал, что на свете живут люди, у которых есть отдельно имена и отдельно фамилии. Коравье — и хватит. Означает это — Олений Дух. Имя дали неспроста. Дух священного Оленя должен был отпугивать от новорожденного злого Духа Келлы — родного брата черта.
Теперь Коравье, когда-то самый малый человечек кочевавшего по тундре стойбища, стал самым древним жителем в селе Медвежьи Сопки. Как всякий-старый человек, он не любит долго держать по ночам свои глаза закрытыми. Разные на то причины. То постель его из оленьих шкур затвердеет камнем — никак не пристроишься, не улежишь, как высоко ни накладывай ворсистые шкуры. То подушка давит шею, хотя мох в ней свежий, пухлый — сам щипал в укромной низинке. То одеяло из шкуры молодого олешка неладно Путается в ногах…
Наворочавшись и накряхтевшись, Коравье поднимается. Он покидает постель как бы по частям. Сперва от подушки отрывается круглая и голая, как бубен, голова. Потом из-под одёяла высовываются худые костлявые плечи. Наконец показываются выгнутые колесом ноги.
Вот такой он, Коравье. Коричневое лицо потрескалось от морщин, широкий нос приплюснут, а в узких щелках раскосых век едва видны черные глаза-кружочки.
Посидев немного и отдышавшись, он тянется к одежде, лежащей рядом на полу. Одевается долго. Сперва натягивает меховые, вытертые на коленях и на задних местах штаны, потом торбаса и наконец кухлянку, совсем новую, густошерстную. На дворе лето, но Коравье не привык одеваться иначе. Это молодые носят всякие пальто да ботинки, а ему и летом в мехах не жарко.
Прошаркав по черным полам пустого дома, он выходит на улицу. И сразу задыхается, поперхнувшись утренним холодным воздухом.
Из сеней, поджав усохшую переднюю лапу, выползает сонная лайка. Пока Коравье прочищает кашлем горло, собака с хрипом зевает, широко растягивая беззубую розовую пасть, и, присев на задние лапы, молча смотрит туда, куда глядит Коравье, — на солнце.
Когда Коравье ложился спать, солнце висело над сопками почти на такой же высоте — три ладони от земли, но с правого края сопок. Теперь оно слева. Значит, солнце спало за сопками куда меньше, чем спал Коравье, и вышло на небо гораздо раньше того, как он вышел из дому.
— А-а, тоже много спать не умеешь, — сочувственно говорит солнцу Коравье. — Тоже стариком стало.
Глаза его лишь смутно различают очертания сопок, а солнце видится ему расплывчатым желтым пятном. И потому он продолжает говорить солнцу:
— Разве таким ты раньше было? Раньше ты сильное было, долго вверху каталось. Где теперь твоя сила? Думаешь, не видит Коравье?
И он не мигая смотрит на солнце, словно ожидая ответа.
Но солнце молчит.
— Ладно, молчи, если лень языком ворочать, — говорит ему Коравье. — Коравье сам видит.
Он вздыхает, отворачивается от солнца и, устав стоять, садится на каменную плиту возле дома, заменяющую скамейку.
Собака бредет за ним, с трудом вспрыгивает на камень, усаживается рядом с Коравье. Она стара. Шерсть на загривке свалялась. На плешивых боках проступают ребра, одно ухо оборвано, в хвосте запутались сухие, колючки. Собака тяжело, с присвистом дышит, вывалив язык и раздувая мехами бока.
Село еще спит под светлым покровом солнечной ночи. Коравье знает, что двери в домах заскрипят не раньше, чем солнце поднимется еще на три ладони. Тогда будет шесть утра. А пока все спят.