— Мести какого рода? Профессиональной, политической или... любовной?
Жюльен Монбризон растянул губы в очаровательную, одному ему доступную улыбку.
— Любовную драму мы можем исключить сразу же и без колебаний, — заявил он. — Я не замечал за ним связей, представляющих опасность... с этой точки зрения.
— А менее опасных?
— Тем более. Что касается политики, то я убежден, что он следовал моему примеру — держался от нее подальше.
— Охотно верю. Если что-то и лишало его сна, то уж никак не заботы этого рода. И я не вижу причин, по которым война и все, что за ней последовало, заставило бы его изменить своим принципам.
— Тогда, может быть, профессиональная месть?
— Это как раз та версия, к которой склоняется комиссар Бернье. Он уже разыскал бывшего сообщника одного закоренелого потрошителя банков, которого мы с Бобом упрятали в свое время за решетку. И я хотел бы знать, многого ли она стоит.
— Он что, очень опасен, этот гангстер?
— Разумеется, это не Красная Шапочка. Но чтобы напугать такого молодца, как Коломер... Послушайте, Монбризон, неужели вы всерьез утверждаете, что Коломер посинел от страха?
Мое выражение вызвало на лице адвоката улыбку.
— Ну, может быть, и не посинел. Затрудняюсь сказать. Ведь у меня амблиопия. Но поверьте, какова бы ни была степень этого страха, он был вполне реален. Не до такой, конечно, степени, чтобы прятаться под диваном. Да вы же сами на вокзале...
— Я не заметил ничего сверхъестественного.
— Что он вам сказал?
— Ничего. Он просто не успел. Поезд тронулся. Он вспрыгнул на подножку. И тут же рухнул вниз.
— И в его облике не было ничего, что изобличало бы страх? — задумчиво произнес адвокат, покручивая в пальцах сигарету.
— Ничего.
— В таком случае прошу прощения, но я возвращаюсь к своей версии о наркотиках. Предположим, по той или иной причине Коломеру срочно понадобилось покинуть Лион. Он приходит ко мне за деньгами. Чрезмерная взволнованность, беспокойство, которые я принял за страх, могли и не иметь отношения к этой поездке, а являться попросту результатом затянувшейся паузы в приеме наркотиков. Пресловутой «ломки». Выйдя от меня, он раздобывает наркотики и принимает их. Когда три часа спустя вы встречаете его на вокзале, он уже свеж и бодр. Что вы на это скажете?
— Очень может быть... если не считать одной детали. Когда мы расстались с Коломером в начале войны, он не был наркоманом. Не исключено, что за это время он им стал. Не знаю. Но вы, ведь вы часто его видели. Он что, производил впечатление токсикомана?
— Я не врач, — повторил он. — Видите ли, Бюрма, лишь результаты аутопсии могут просветить нас на этот счет. Они вам известны?
— Нет. Бернье ни словом не обмолвился о заключении медицинской экспертизы. Это умолчание можно интерпретировать двояко: либо ему нечего мне сказать, либо он утаивает слишком многое. Черт возьми, этот комиссар — само чистосердечие...
Монбризон закурил новую сигарету и рассмеялся.
— А не говорил ли он вам об Антуане Шеври и Эдмоне Лоле?
— Это еще кто такие?
— Друзья... или, вернее, знакомые Коломера. Да так, ничего особенного. Хотя я и сослался на них в своих показаниях.
— Он мне ничего о них не сказал. Умоляю, не берите с него пример. Как мне представляется, вы достаточно часто виделись с Бобом и можете сообщить что-то более конкретное о его образе жизни.
— Да, конечно. Хотя здесь мало что можно сказать. Вам лучше, чем кому бы то ни было, известно, каким скрытным человеком был ваш сотрудник. По правде говоря, у меня сложилось впечатление, что, кроме меня, он ни с кем не общался. Не считая этих двух молодых людей, которых я рекомендовал ему в качестве помощников, когда он носился с идеей основать сыскное агентство. Врученные мне на хранение деньги собственно и предназначались для финансирования этого проекта, которому так и не суждено было осуществиться.
— Вот как! Напомните мне, пожалуйста, имена этих молодых людей.
— Антуан Шеври и Эдмон Лоле.
Я занес их в записную книжку и устремил на адвоката выжидающий взгляд. В ответ он покачал головой.
— Их адреса мне неизвестны. Лоле уехал в Марокко, и я получил от него одну-единственную открытку из Марселя; Шеври, вдоволь хлебнув нужды, блудным сыном вернулся к своим родителям в надежде, что там что ни день, то пир. Это где-то на Лазурном берегу, будь я проклят, если помню название.
— Если эти ребята вдруг объявятся по какому-нибудь адресу, дайте мне знать.