Я прекрасно помнил все обстоятельства того дела. Как и то, что, неоднократно выполняя роль «консультанта» в концлагере, оказался однажды па приеме у этого дока, который ограничился тем, что прописал мне самые обыкновенные пилюли, не соизволив принять во внимание наше давнее знакомство. Притом что имя мое было выразительно начертано на медицинской карте.
Что касается меня, то я сразу же узнал его, несмотря на бороду. Когда я вел дело о шантаже, которому подверглась его сестра, он тщательно брился. О чем я и не преминул напомнить ему из вежливости, делая вид, что интересуюсь его особой. Одному дьяволу было известно, до чего кстати взялся я задирать его.
— Вполне простительная прихоть заключенного, — улыбаясь, ответил он, поглаживая шею. Затем, демонстративно понизив голос в целях конспирации, добавил: — Возможно ли, чтобы такой ловкий детектив до сих пор еще не сбежал?
Я ответил ему, что давно уже не брал отпуск, а, на мой вкус, отдых в концлагере вполне его заменяет, что не вижу особой необходимости прерывать его по собственному почину. Кроме того, моему хрупкому здоровью весьма полезен свежий воздух. И наконец, между нами, разве не в том заключается цель моего пребывания здесь, чтобы с помощью своего собачьего нюха вылавливать уклоняющихся от работы? И т. д. и т. п. Короче, слово за слово, я поведал ему, что с позавчерашнего дня нахожусь не у дел. Регистратура временно закрыта, и раньше чем через три недели нам не взять в руки карандаши. Не мог бы он подыскать мне какую-нибудь работу в лазарете? Скажем, в должности санитара?
Он смерил меня взглядом, каким на гражданке одаривал, должно быть, тех, кто приходил наниматься к нему в услужение, и мне не очень это понравилось. Наконец, выстрелив через тонкие губы очередь: «Да, да, да», — он пригласил наведаться к нему завтра в санчасть.
Мы обменялись рукопожатием.
Я выбил трубку о деревянные ступени лестницы — пепел усеял тощие кустики вереска — и набил ее польским продуктом, который нам продавали в столовой под видом табака. Это было нечто, напоминающее динамит, способный разнести в клочья желудок, вполне пригодное для того, чтобы задымить ландшафт, наполнив окрестности сладковато-едким запахом пыли.
Блистательно вежливый, как начищенный пятак, доктор Юбер Дорсьер мог, конечно, заронить надежду, но чтобы оказать услугу — нет, тут уж увольте.
Он так немилосердно затянул со своим обещанием — если вообще намеревался когда-нибудь его выполнить,— что будь я в зависимости только от него, то давно уже гнул бы спину со всеми в рабочей команде. Не то чтобы там мне было бы хуже, чем здесь; просто я испытывал нежную привязанность к колючей проволоке, а в сторожевых вышках, озаренных закатным солнцем, заключалось для меня нечто сакральное, удовлетворявшее особого рода эстетическую потребность.
К счастью, у меня там был друг. Поль Дезиль. Тоже док, невысокий курчавый блондин, эдакая симпатичная квадратная ряха. Тот моментально подыскал мне непыльную работенку в госпитале. Там я не раз имел возможность наблюдать за «регистрационным номером 60202». Он по-прежнему пребывал в плачевном состоянии и по заключению медицинской комиссии (франко-немецкой) отнюдь не был симулянтом. Признанный неизлечимым, он должен был отбыть с первой же партией репатриантов. В ожидании отправки он целыми днями просиживал у забора, в двадцати метрах от рогаток, подперев подбородок изящными руками и вперив в пространство отрешенный взгляд.
Не раз пытался я начать с ним более или менее связную беседу. Напрасный труд. Лишь однажды взглянул он на меня с проблеском мысли и спросил:
— Где я мог вас видеть?
— Меня зовут Нестор Бюрма, — ответил я, едва сдерживая дрожь в надежде проникнуться тайной этого несчастного. — До войны я служил частным детективом...
— Нестор Бюрма, — повторил он задумчиво.
— Да, Нестор Бюрма, директор Агентства Фиат Люкс...
— Нестор Бюрма...
Он побледнел от непосильного напряжения, шрам на его щеке проступил отчетливее, но затем сделал жест, исполненный величайшей усталости.
— Нет, это имя мне ни о чем не говорит, — с горечью выдохнул он.
Потом дрожащими руками закурил сигарету и, волоча ноги, переместился поближе к забору из колючей проволоки, лицом к сторожевой вышке и небольшой роще.
Шли дни, недели, месяцы. Часть больных и тяжелораненых отправилась во Францию. «60202» не повезло. Его номер, включенный поначалу в список отъезжающих, был в последний момент пропущен каким-то бездушным бюрократом, обрекшим обеспамятевшего на то, чтобы еще много недель мыкать тоску по выскобленным граблями аллеям лазарета.