Восемь комнат, из которых состояла квартира, да еще за столь умеренную плату - счастливая находка. «Мне удалось найти весьма удобную и недорогую квартиру на Волхонке, в нижнем этаже старинного барского дома князя Сергея Михайловича Голицына, где наверху был великолепный музей и домашняя церковь. На свои небольшие средства я купил кой-какую мебель и к приезду жены отделал кумачом и ситцами. Здесь мы прожили пять зим, о которых я вспоминаю с удовольствием», - писал он впоследствии в своих «Воспоминаниях…».
За годы обитания в этой квартире Б. Н. Чичерин избирался московским городским головой (в 1881 - 1883 гг.), но в 1883 году за смелую речь, которую он произнес 16 мая на обеде Московской городской думы по случаю коронационных торжеств, был по распоряжению Александра III, усмотревшего в его речи намек па необходимость конституции, отстранен от должности. Никакого намека в данном случае не было, но Чичерин все равно оставался непримиримым противником всей политики Александра III.
В доме Голицына он продолжал работать над пятитомным обстоятельным сочинением «Истории политических учений», представлявшим в то время, по выражению советского историка С. В. Бахрушина, явление совершенно исключительное в русской научной литературе.
Здесь же написана и еще одна его фундаментальная работа - «Собственность и государство».
Б. Н. Чичерин был энциклопедически образованным человеком. В. С. Соловьев назвал его однажды «самым многосторонне образованным и систематичным умом между современными русскими, а может быть и европейскими учеными». И действительно, не только история, философия и право составляли предмет его знаний. Он серьезно увлекался, например, химией и математикой. Его изысканиями в области химии заинтересовался Д. И. Менделеев, который и посетил
Б. Н. Чичерина в его квартире. Вот как описывает этот эпизод сам Борис Николаевич:
«…Несколько дней спустя, я пошел к обедне в домовую церковь князя Голицына, где мы квартировали. При выходе смотрю: стоит Менделеев. «Я к вам приехал прямо с железной дороги, - сказал он. - Я получил ваше письмо перед самым отъездом из Петербурга на юг и в тот же вечер сделал о нем сообщение в заседании Русского физико-химического общества… Возьмите карандаш и покажите мне все, что вы вывели».
Я объяснил ему весь ход своей мысли».
Увлекался Чичерин и акварелью. Богатейшую же свою коллекцию живописи и книжное собрание держал в родовом имении Караул. Это имение должно было по наследству перейти его племяннику Г. В. Чичерину, будущему наркому, так как все трое детей Бориса Николаевича умерли в детстве (последняя дочь, Ульяна, умерла в семилетнем возрасте в 1884 г.). Борис Николаевич каждый раз очень тяжело переживал потерю ребенка, и эти раны не зажили до конца его жизни. Еще в 1877 году, 7 декабря, после смерти сына и дочери, он писал Л. Н. Толстому: «…Скажу тебе, что можно жить без детей, но остаться без детей - это ужасно…»
Его племянник Георгий Васильевич Чичерин имел с дядей много общего в отношении к научным проблемам, во влечении к поэзии, музыке и искусству, но их политические идеалы и способ служения обществу были совершенно различны. Георгий Васильевич посвятил себя революционной борьбе, отказался от наследства, Б. И. Чичерин до конца жизни оставался незыблемо на позициях буржуазного либерализма.
В 1886 году летом в «Московских ведомостях» появилось объявление: «Передается квартира, с мебелью или без оной, о восьми жилых комнатах, с кухней, сараем и конюшней, против Храма Христа Спасителя, дом князя Голицына, квартира Чичерина…» В этом году Б. Н. Чичерин покинул Волхонку, 14, и переехал па другую квартиру.
Идейным противником западника Б. Н. Чичерина был четвертый обитатель этого дома - славянофил Иван Сергеевич Аксаков, сын известного писателя Сергея Тимофеевича Аксакова.
Казалось, ирония судьбы соединила в одном доме этих ярких представителей двух очень сложных течений общественной и философской мысли России середины Х1Х-века.
Славянофильство, как и западничество, появилось в 30-е годы и определилось во время разложения и кризиса крепостнической системы. Именно ненависть к крепостнической действительности, искренняя любовь к России и глубокая озабоченность ее судьбами собирали в известных московских литературных салонах Елагиных и Свербеевых в начале 40-х годов представителей и западников и славянофилов. В их жарких спорах наметился тогда резкий разрыв между обоими течениями, которые потом, в предреформенный период, снова сблизились. «Да, мы были противниками их (славянофилов. - Е. М.), - писал А. И. Герцен в 1861 году в статье на смерть К. С. Аксакова - одного из ранних идеологов славянофильства, брата Ивана Сергеевича, - но очень странными. У нас была одна любовь, но не одинокая - и мы, как Янус или как двуглавый орел, смотрели в разные стороны в то время, как сердце билось одно». В «Былом и думах» Герцен вспоминал: «Борьба между нами давно кончилась, и мы протянули друг другу руки; но в начале сороковых годов мы должны были встретиться враждебно - этого требовала последовательность нашим началам». Не вдаваясь в анализ неоднородного, сложного и противоречивого в идеологическом отношении явления общественной жизни России 40 - 50-х годов прошлого века - славянофильства, напомним очень упрощенно лишь его «начала». В отличие от западников славянофилы выступали за самобытное развитие России; они не хотели отказываться от того положительного, что было в допетровскую эпоху, не допускали мысли о том, чтобы дальнейшие пути отечества шли исключительно по западноевропейскому образцу, без учета своеобразия страны.