– Хочешь попробовать? – спросил Морис.
– Да!
Они разделись до белья и прыгнули в прибой. Вода была еще по-летнему теплой. Морис взял Жоэль на руки, а Ясмина кричала от радости. Морис всегда восхищался, но никогда не понимал эту ее способность: как могла она в секунды перейти от бездонной печали к буйной радости… и обратно. Отчасти она так и осталась ребенком. Над морем заморосило, теплый дождь пробежался по их коже. Тяжелое небо окрасило воду в серый цвет, а на горизонте уже снова пробивалось солнце.
Позже они втроем лежали в заброшенной рыбацкой лодке. Под ними – разбитые доски, над ними – бесконечное небо. Морис положил руку под голову Ясмины, Жоэль вертелась в лодке. Ниточки соли медленно высыхали на ее коже. Повернувшись к Ясмине, Морис краем глаза взглянул на Жоэль, которая делала вид, что смотрит куда-то в сторону. Тогда она впервые видела, как Морис и Ясмина целовались, в губы, и до сих пор помнит, каким чудесным было для нее это мгновение. В их поцелуе не было ни стыдливости, ни поспешности, он был трещиной во времени, и сквозь нее пробивалось нечто прекрасное, из лучшего мира.
– О чем ты думаешь? – прошептал Морис, как он часто спрашивал, когда глаза Ясмины казались такими близкими и одновременно отрешенными.
Она ответила улыбкой и поцелуем, затем посмотрела на Жоэль. Встала, стряхнула с ее кожи засохший песок. А он подумал, вспоминает ли она грозовые ночи своего детства, тайные объятия в постели Виктора, первое возбуждение, которое навсегда осталось в ней.
– Мы получим квартиру, – сказал он, вставая.
Ясмина в изумлении обернулась.
– Они достанут нам фальшивые визы. Скоро мы будем в Хайфе.
– Кто это – они?
– Я говорил с Зеэвом. Хагана обо всем позаботится.
Ясмина замерла.
– Что ты для этого сделал? Ты вступил туда?
– Да, – ответил Морис.
На этот раз Ясмина не протестовала. Она задумалась на мгновение, затем не спеша выбралась из лодки и пошла по пляжу. Морис побежал за ней.
– Ясмина! Ты куда? – Взял ее за руку.
– Домой, – ответила она, хотя о том, где находится этот дом, она знала не больше, чем Морис.
Позже, когда они вернулись в лагерь, Морис увидел, как Ясмина вынула что-то из своего чемодана и вышла из барака. Он незаметно последовал за ней до забора, где она опустилась на колени в траву. Вскоре он увидел поднимающийся дым. Собравшись с духом, он подошел к ней. Она держала в руке остаток фотографии и смотрела на Мориса так, словно он застал ее за чем-то запретным. Морис понял, что это была фотография Виктора, которую она взяла из Пиккола Сицилии. Ясмина молчала, и некоторое время он просто стоял рядом, пока остаток фотографии тлел между ее пальцами, а потом упал в траву. Он не чувствовал в ней облегчения, скорее это было чувство вины. За то, что он вступил в Хагану. Должно быть, она все это время боролась с собой и наконец приняла решение.
– Иногда все же надо приказывать сердцу, – произнесла она.
– Я сделал это ради нас, – сказал он. – Чтобы у нас наконец-то был дом.
Ясмина встала и твердо посмотрела ему в глаза:
– Ты мой муж. Вытащи нас отсюда.
Глава
6
В ясный, необычайно теплый ноябрьский день они сели на паром в Лимасоле. Прощаться с Лагерем номер 60 оказалось труднее, чем они думали. Они чувствовали себя виноватыми перед другими, все еще ждавшими виз. В воздухе висело нервное ожидание. Все обитатели лагеря собрались вокруг нескольких радиоприемников – в этот день взоры мира вновь обратились к судьбе беженцев.
Морис и Ясмина нашли себе место среди людей на палубе и завернулись в военные одеяла, которые всем раздавали. Жоэль увидела русскую женщину в платке и другую, в шубе, которая походила на принцессу. А еще раввина, у которого был не чемодан, а свитки, завернутые в шаль. В море все разнообразие языков умолкло, один за другим их поглощал шум волн, словно серый кит, заглатывающий пестрых рыбок. Здесь, по ту сторону ограды, все было огромное: небо, море и молчание мира. Когда солнце начало крениться к западу, их мысли устремились в Нью-Йорк, где через несколько часов на заседании Генеральной Ассамблеи ООН будет решаться вопрос о будущем Палестины.
– Спи спокойно, дорогая, – сказал Морис прижавшейся к нему Жоэль, – все будет хорошо.
Никто из моряков не мог сказать им, как прошло голосование. Именно сейчас, когда мир обсуждал их судьбу, они оказались отрезаны от мира. Может быть, моряки не хотели ничего говорить, может быть, им не разрешали ничего говорить, ведь у британских офицеров на борту наверняка имелся коротковолновый приемник.