Порт Хайфы выглядел так же, как в их первое прибытие, и в то же время все казалось другим. Дома стояли, окутанные зловещей тишиной. Тогда они слышали музыку, шум рынков и улиц, а теперь город точно затаил дыхание. Паром покачивался перед пирсом, потому что не было ни одного докера, чтобы привязать швартовы. В пустом животе у Мориса тревожно заныло.
«Все закончилось плохо, – бормотали пассажиры у релинга, – иначе люди бы праздновали».
Подавленное настроение охватило всех на борту, даже Морис и Ясмина были готовы поверить, что Палестина не будет разделена и никакого еврейского государства не возникнет. Все данные им обещания, все их надежды, казалось, погребены под этой свинцовой тишиной. Но тут одна женщина, плывшая вместе с мужем арабка из Хайфы, чья дочь подружилась в дороге с Жоэль, тихо прошептала Ясмине:
– Районы вокруг порта – арабские. Евреи живут выше, на склоне.
И в тот момент Ясмина поняла, что молчание Хайфы – это молчание других. Что отныне ей придется выбирать между разными идентичностями, которые еще могли сосуществовать в ее теле в Маленькой Сицилии, но, ступив на здешнюю землю, она становится либо арабкой, либо еврейкой.
Ее взгляд заскользил вверх по холму, и на полпути к вершине она и правда увидела флаг: звезда Давида на белом фоне между двумя синими линиями, как на молитвенном покрывале. А затем она увидела все новые и новые флаги, они трепыхались над домами, свисали из окон – сине-белые пятна на фасадах песочного цвета. Потом увидела танки на улицах, и в тот момент, когда она догадалась, что на самом деле произошло, это поняли и другие пассажиры. Все больше и больше рук указывало на холм. Толпа забеспокоилась, все теснились у ограждения, кто-то на идише вопросительно прокричал в сторону пирса, где наконец-то появились двое портовых рабочих, и те отозвались на иврите:
– Techije ha medina ha ivrith! [9]
Рабочие принялись отчаянно размахивать кепками, и в тот же миг на палубе грянуло ликование, голоса на десятках языков, сотни тел слились в общей безудержной радости. Мазаль тов! Матросы закинули швартовы на пирс, двое рабочих закрепили тросы на ржавых столбиках, и с каждым метром, пока корабль подтягивался к берегу, нарастала песня, и в нее вливались все языки, в эту песню на иврите, которую знали наизусть даже те, кто на иврите не говорил. Песня, которую они пели в лагерях, в поездах и на кораблях, песня, которая однажды станет гимном их государства – «Атиква». Еврейские пассажиры, взявшись за руки, вели танец по всей палубе. Толпа увлекла и Ясмину, Мориса и Жоэль. Но только Жоэль заметила, как арабка из Хайфы подхватила на руки дочь, хотевшую присоединиться к Жоэль, и спряталась за спиной мужа, словно оберегая своего ребенка. Судно вздрогнуло, ударившись о пирс. Танцоры пошатнулись и хлынули к трапу, где все передавали друг другу детей и чемоданы. Появившиеся британские солдаты пытались как-то упорядочить этот хаос.
Позже они выстроились длинной очередью, под присмотром солдат, исчезавшей на лестнице иммиграционного офиса – неприметного здания между зернохранилищами и ограждениями из колючей проволоки. В порту ничего не работало, потому что арабские рабочие и служащие объявили забастовку протеста. Толпа толкалась и пихалась, напирала и отступала, пыталась протиснуться и давила, дралась и давала сдачи. Каждый хотел показать другому, кто тут главный. Люди превратились в неуправляемую массу, и Морис схватил Ясмину за руку, чтобы их не разъединили. На другой руке он держал Жоэль, крепко прижимая ее к груди. Британцы собрали паспорта и визы. Двое мужчин в длинных черных пальто спорили из-за найденной где-то газеты Palestine Post. Один из них гордо показывал всем карту раздела: Хайфа должна быть в еврейской части! И снова вокруг запели «Атикву». Ошалевшие британцы стали раздавать паспорта с печатями, которые у них буквально вырывали из рук, а люди, в этот момент превращавшиеся из нелегальных беженцев в легальных иммигрантов, сбивались в новые толпы, теперь у дверей еврейских организаций, в поиске жилья, работы, денег. Потом они высыпали из здания – к воротам, в город.
В коридоре делалось все тише, пока не осталась лишь горстка людей, ожидавших возврата документов. Морис испугался. Из кабинета вышел солдат и раздал последние паспорта… всем, кроме них.
– А как же мы, сэр?
– Ждите дальнейших указаний.
Но их не последовало.
– Все будет хорошо, – сказал Морис Жоэль, сам тому не веря. Все было слишком очевидно. Конечно, они распознали подделку. – Если они отправят меня обратно, – прошептал он, – вы иммигрируете сами.