– А он красивый, – неожиданно говорит она.
– Кто?
– Его сын.
Она улыбается озорно и немного потерянно.
– Честно говоря, Жоэль, я не думаю, что он убил его.
– Не верь всему, что думаешь, chérie [14].
– Да и зачем ему? Из-за виллы? Он явно не такой.
– Дорогая, ты и раньше ошибалась в мужчинах.
– Как и ты. Твой отец. Он и абу Элиаса.
Она криво усмехается и достает сигареты.
– Может, он сделал это не ради виллы. Но он явно что-то скрывает.
– Ты знаешь что-нибудь о его матери? Была ли в вашей жизни женщина по фамилии Бишара?
– Нет.
– Постарайся вспомнить.
Жоэль закрывает глаза, и я не знаю, пытается ли она оживить воспоминания или же убежать от них. Память – не архив, она капризна, избирательна и неуловима. Она не только связывает нас с прошлым, но и защищает от него. И если хочешь знать всю правду, не доверяй своей памяти, а ищи себя в памяти других.
Глава
9
Мы видим вещи не такими, какие они есть.
Мы видим вещи такими, какие мы есть.
– Не было никаких арабов, – говорит Жоэль. – По крайней мере, мы их не видели. Несколько дней мы провели в приюте для иммигрантов, как-то ночью слышали выстрелы, а потом приехал автобус и отвез нас в кибуц. Там мы прожили всю зиму, а когда вернулись в Хайфу, арабов уже не было.
– Куда они делись? – спрашиваю я.
– Была война.
– А где был Мориц на этой войне?
– На стороне Ясмины. Он сдержал обещание.
– А Виктор?
– В тот момент, когда Ясмина ступила на новую землю, она решила, что Виктор умер.
Воспоминания Жоэль о кибуце – это самозабвенные блуждания по полям, среди дикого инжира и кактусов. Сине-белый флаг на лугу и «Атиква» каждое утро. Скудно обставленный класс, короткая стрижка учительницы иврита и частые дожди. Слякоть снаружи, а внутри сырость и сломанные газовые печки в общей спальне, ноги никогда не высыхали. Шалости местных детей, тех, что уже родились здесь, и мама, которая внушает:
– Мы не арабы, мы итальянцы! Если кто-то спросит тебя, откуда ты родом, никогда не говори, что из Туниса. Говори, что мы из Рима. Это даже не ложь, потому что мы были там в лагере и потом сели на корабль, помнишь?
– Почему?
– Все любят итальянцев. Никто не любит арабов.
Как и на Кипре, здесь существовала своя иерархия. Сабры, пионеры, родившиеся на территории Израиля, были важнее выходцев из диаспоры. Сабры более мускулисты и более уверены в себе. «Ты приехал по убеждению или ты приехал из Германии?» – спрашивали они. И даже если Жоэль говорила, что она из Италии, дети в кибуце называли ее просто «йекке» [15].
Солнце только встало, а девочки уже носятся в платьях с коротким рукавом, а мальчики – по пояс голые, соревнуются, кто быстрее загорит, чтобы стать как пионеры на плакатах: лопата на плече, рабочая кепка и короткие белые штаны. Ясмина нашла работу в детском саду и еще помогала в поле. Морису, чьи руки не годились для грубой работы, плуга или лопаты, поначалу пришлось трудно. Чему ты учился, спрашивали они. Я умею фотографировать, отвечал он. Но фотограф здесь никому не требовался. Фотографии должны хранить память о прошлом. А здесь прошлое не имело никакой ценности. Даже настоящее было лишь мостиком в будущее.
– Я могу ремонтировать вещи, – говорил он.
– Какие вещи?
– Часы, радиоприемники, фотоаппараты.
– А трактор тоже сможешь починить?
Если Морис разбирал дизельный двигатель, то полировал детали столь бережно, будто то были шестеренки наручных часов. И пусть в том не было необходимости, но он очищал любой мельчайший винтик, прежде чем собрать все обратно. Кибуцники поторапливали его. Считали, что он теряет время. Для сионистских пионеров скорость была превыше совершенства, всё – лишь средство для достижения цели. Для Мориса, однако, смысл ремонта крылся в самом процессе. Ему доставляло удовольствие восстанавливать вещи в их первоначальном виде, какими они были в те времена, когда мир еще не разрушился. Tikun olam, называл это отец Ясмины, ежедневное исправление мира.
– Ты похож на него, – говорила Ясмина. – Руки медленные, а глаза быстрые.
Когда-то отец Ясмины извлек пулю из ноги Мориса без наркоза, потому что в доме не было морфия.