– Пойдем выпьем? – Его голос вдруг звучит гораздо теплее.
– В доме?
– Нет. На пляже есть бар.
– А Жоэль?
Он не отвечает, даже не качает головой. Дом молчит под шелестом пальм. Жоэль не видно. Если бы я заподозрила, что Элиас так проверяет меня, я настояла бы на разговоре втроем. Но я чувствую, что он еще не готов открыться перед ней.
– Ладно, один стаканчик, и потом я иду к Жоэль.
До пляжа несколько минут ходу. Если Мориц ходил гулять к морю, то наверняка шел по этой же узкой дорожке. На набережной, где заканчивается асфальт и начинается песок, стоит небольшой пляжный бар. Крытая терраса с видом на залив, пластиковые стулья, барная стойка.
Гирлянда разноцветных лампочек колышется на ветру, из динамиков монотонно журчит что-то электронное. Молодые люди с аперитивом, никаких туристов, шик обыденности, влюбленные пары. Официант приветствует Элиаса на удивление теплыми объятиями.
– Элиас! Как ты? Мои искренние соболезнования.
Подходит и второй официант с соболезнованиями. Видимо, они очень хорошо относились к Морицу. Я представляю, как Элиас с отцом сидят за одним из этих столиков, на заднем плане – море. Но на этой картине не хватает одного человека – его матери.
Официанту, своему другу, amico, он представляет меня как подругу, una amica. Без имени, без эмоций. Я не принимаю это близко к сердцу; да я и рада, что официанты не будут считать меня родственницей. Иначе пришлось бы объяснять историю, которую я не могу объяснить. Элиас выбирает столик на самом краю, пусть немного ветрено, зато не на виду. Я заказываю джин с тоником. Он просит «негрони» и спрашивает прямо, не тратя времени на пустую болтовню:
– Что она тебе рассказала?
– Почему ты никогда не называешь свою сестру по имени?
Он молчит. И я рассказываю, стараясь ничего не упустить, о человеке, который ушел на войну Морицем, а вышел из нее Морисом, но лишь затем, чтобы вскоре попасть на следующую войну. Рассказываю о моей берлинской бабушке, которая забеременела, а он об этом и не узнал, и которая никогда больше его не видела. Рассказываю о Жоэль в Лагере номер 60 и в доме на улице Яффо. Когда я заканчиваю, Элиас смотрит на меня скептически, как бы спрашивая: и это все?
– Что было дальше, я не знаю. Можем спросить у нее.
– Хорошая история, – сухо говорит он.
– Ты не веришь?
– А ты ей веришь?
– Да. Зачем Жоэль лгать?
– Мориц однажды сказал: чтобы исказить правду, необязательно лгать. Достаточно опустить часть. Он научился этому у нацистов.
Он называет его Мориц. Не папа.
– Где он познакомился с твоей мамой? – спрашиваю я.
Он зажигает сигарету.
– Расскажи мне лучше о твоей маме.
Я чувствую какое-то внутреннее сопротивление, словно маму защищает стена моей преданности. Хотя это нелогично – он же мамин брат и имеет право узнать о ней. Но потом понимаю причину моего нежелания говорить. Он просто допрашивает меня, чтобы отвлечь. Чтобы не раскрывать ничего о себе.
– Твоя очередь, – отвечаю я, удивляясь собственной наглости. – Расскажи о твоей матери.
Элиас смотрит на меня такими глазами, словно я требую, чтобы он положил руку на горячую плиту. Он молчит, упрямо и задумчиво. Интересно, из чего сложена его защитная стена. Из тех же камней, что и моя? Преданность. Честь семьи. И кое-что, что должно остаться в тайне.
– Ты сказал, она из Яффы.
Он не говорит ни да ни нет. Только внимательно смотрит на меня. Как будто я должна вначале заслужить его доверие.
– Как ее зовут?
– Амаль.
По тому, как он произносит ее имя, с горечью и нежностью, я чувствую, что она – ключ ко всему. К тому, что произошло между ним и Морицем.
– Расскажи мне о ней. Пожалуйста.
Глава
12
Нет большей боли в мире, чем потеря родины.