— Туда! — пищит Пискля и показывает наверх пальцем.
— Туда, — кивает Панков и глядит в лицо Матвею по-доброму. — Мы, честное-пречестное, ничего не будем трогать руками. Ты нам покажи разные ископаемые штуки, которые твой прадед собирает, и мы уйдём. Нам только на черепки посмотреть…
Но ведь прадед не позволяет ходить в светёлку без него! Там у него рабочий кабинет. Там стол, заваленный бумагами и фотографиями, там пишущая машинка.
— Он черенки не собирает. Он берёсты собирает. Древние берестяные грамоты, письма. Их читать надо, а без этого всё равно не интересно.
— А я умею читать даже самые длинные слова. И писать уже умею, — говорит Панков.
— Мы только посмотрим и уйдём, — тихо просит Дёмочкин и улыбается с такой надеждой, и синие его глаза глядят так просительно, что Матвей сразу понимает: если он не покажет ископаемые штуки, ребята станут самыми несчастными людьми на свете.
И тогда Матвей чувствует горячее, нетерпеливое желание сейчас же, сию минуту сделать их счастливыми.
Он кивает: ладно уж, пошли.
Но едва они делают первый шаг, как их настигает страшный крик.
— Бе-ей! — несётся с террасы. — Да не выкозюливай, а бей!..
И сейчас же из всех окон на улице Зелёной доносится дружный вздох: «Штанга-а!» И перепугавшиеся ребята понимают: да это же футбол!
— Кто у вас так сильно болеет? — спрашивает Панков, а Дёмочкин и Пискля всё ещё испуганно косятся на террасу.
— Это прабабушка, — отвечает Матвей.
— А у вас цветной телевизор? — спрашивает Пискля.
— Не-а.
— И у нас нет, — кивает Пискля, — лучше бы я у наших соседей родился, у них цветной.
Тут Дёмочкин перевёл испуганные глаза на Матвея.
— А у вас не пожар? — спрашивает он.
Из распахнутого окна ползут вверх, в зелёные ветки хвои струи синеватого дыма.
— Не-а, — отвечает Матвей. — Это моя прабабушка курит.
Ребята с сомнением глядят на террасу.
— Она у тебя какая-то неправильная, твоя прабабка, — удивляется Панков. — За «Спартак» болеет, курит, и слова у неё какие-то неправильные. Выкозю-ю-ли-вает… — повторяет он и фыркает.
И Дёмочкин улыбается, и Пискля хихикает — рот от уха до уха. Матвею не нравится, что они смеются.
— Мало ли что она неправильная, — вступается он, — всё равно она сто́ящая, потому что она добрая.
А про себя думает: «Если бы она меня тёткинским именем не звала, совсем была бы отличная прабабушка. И ещё — если бы к детсадовскому забору пускала».
На цыпочках, таясь, они обходят дачу.
— Да вы не бойтесь, идёмте, — говорит Матвей, — когда футбол, они всё равно ничего не слышат вокруг.
Стараясь не топать, поднимаются по наружной деревянной лестнице. Тут на ступеньках опять их нагоняет вопль:
— Рукой сыграл! Ализам! Ализа-ам!
— Какой ещё ализам? — испуганно спрашивает Пискля.
— Это моя прабабушка всегда нарочно слова переворачивает, — объясняет Матвей. — Ализам — наоборот получается — мазила.
Они поднимаются по ступенькам, а вслед, из всех окон на улице Зелёной, из сорока телевизоров, с быстротой пулемёта несутся вести со стадиона… Кто-то передаёт мяч кому-то, тот подаёт его обратно, надо бить! Бить надо! А! Упущено время. Идёт борьба за мяч. Хорошо! Наши перешли в атаку… Нападающий обводит одного защитника, другого, подаёт на штрафную площадку, удар, штанга! Ещё удар! Го-о-ол!..
А незваные гости в эту минуту перешагивают порог светёлки под крышей. Сперва они глядят в огромное — во всю стену — окно. На подоконнике уже нет белки, удрала, только скорлупки. На столе, на открытой пишущей машинке по клавишам прыгает синица, увидала гостей — перелетела за окно на ветку и свистнула. Сосны протягивают в светёлку зелёные лапы. Совсем близко, на чешуйчатом рыжем стволе, в оконце скворечника вертится скворушка, показывает наружу то хвост, то клюв.
Из окна видно далеко. Улица Зелёная как на ладони, заборы кажутся низкими, просматриваются все дорожки, площадки и клумбы в детском саду.
— Вот это так наблюдательный пункт! — одобряет Панков.
А Пискля ударяет по клавишам машинки пальцем. Панков отдёргивает его руку и шипит:
— Если ещё хоть раз тронешь, сразу по лестнице кувырком полетишь.
И тут все замечают, что Дёмочкин, зачарованный, стоит возле полки. А на полке под стеклом что-то невиданное.
— Тут гляди что-о… — Дёмочкин гладит осторожными пальцами стекло, под ним распластан кусок берёсты. Видно, это очень старая берёста, она потемнела, края искрошились. Она покрыта неровными, странными, процарапанными буквами. — А вот ещё-о… — Зачарованный Дёмочкин склоняет кудряшки над стеклом.