Я бросаюсь вперед с воплем:
– Не дурите!
Но выстрел грохает прежде, чем я успеваю вмещаться. Тогда я останавливаюсь и смотрю. На виске врача образовалась большая красная дыра. Из нее хлещет струя крови. Он шатается, потом его ноги подгибаются, и он растягивается на выложенном плиткой полу кухни, как будто ему полоснули автоматной очередью по ногам.
Боксер отталкивает меня и бросается к дергающемуся в конвульсиях телу. Собака, подвывая, начинает лизать кровь, текущую из раны.
Я поворачиваюсь к Андрэ. Он не встал со своего стула и постукивает себя по кончику носа лупой, которую держит в правой руке...
– У него странная манера приветствовать гостей, – замечаю я.
Фраза повисает в полной пустоте, какая бывает только в желудке факира или в голове киноактрисы. Я наклоняюсь к Бужону.
– Он мертв, да? – спрашиваю я вслух. Андрэ подходит ко мне.
– Да, – подтверждает он.
Я в десятитысячный раз впадаю в бешенство. – Подлец! – ору я без всякого почтения к покойнику. – Мог бы сначала заговорить, а уж потом отправляться к предкам! Это провокация – стреляться на глазах у полицейских! Если бы я был в хороших отношениях со святым Петром, то попросил бы дать этому придурку дополнительных сто тысяч лет в чистилище!
– Какого дьявола он это сделал? – спрашивает Андрэ.
– Если бы я знал!.. Думаю, он испытал потрясение, увидев нас в своем доме. Он был замешан в это дело, понял, что ему крышка, и...
– Есть еще кое-что, – шепчет врач.
– Что?
– Я смотрел на этого человека... Он до ушей набит наркотиками... Вы не заметили его расширенные зрачки, блуждающий взгляд, бледное лицо?
– Да, но...
– Этот тип был в состоянии улета. Не мог различить бред и реальность. Он застрелился почти случайно; как падает внезапно разбуженный лунатик.
– Марихуана?
– Может быть! Я узнаю это позже...
– Док, – говорю я, – время идет. Мы известим по дороге жандармерию, но я должен ехать, потому что мой патрон ждет меня в конторе.
– Надеюсь, он подождет лишние полчаса и у нас будет время съесть бифштекс с жареной картошкой?
– О! Можно сказать, что вид трупов не лишает вас аппетита! – замечаю я.
– Аппетита меня может лишить только смерть, – уверяет Андрэ.
Я восхищаюсь артистизмом, с каким Андрэ очищает грушу, пользуясь для этой операции ножом и вилкой.
Мы поели молча. Теперь я чувствую приятное тепло хорошо идущего пищеварения.
– Четвертый! – говорю я.
Я сказал это для себя, но мой спутник с удивлением смотрит на меня.
– Что вы сказали? Я спускаюсь на землю.
– Я сказал «четвертый», думая о докторе Бужоне. Видите ли, док, в одно прекрасное утро я случайно сунул нос в драму с пятью персонажами... Из этих пятерых четверо мертвы... Сначала умер антиквар Бальмен, потом его коллега и друг Парьо, затем дочь Бужона – по его собственному признаю – и, наконец, сам Бужон... Мне остается только поймать маленького педика, ударившегося в бега.
Я спокойно излагаю факты в их хронологическом порядке.
– Бальмен умер с помощью Парьо... Это доказывает устройство в его машине.
– Пожалуй.
– Несмотря ни на что, Парьо тоже боялся... Из всех вопросов, которые я себе задаю, больше Всего мой мозг занимает тот, что относится к этому «На помощь»... Почему он боялся, если был по меньшей мере соучастником странного убийства своего коллеги?
– Он был прав, что боялся, раз на следующий день убили и его, – замечает Андрэ.
– Я сказал себе то же самое... Странно! Парьо не мог лечь спать, не поставив в гараж свою машину, – он был аккуратным человеком... Снотворного ему не подсыпали, не привязывали... Поза была совершенно спокойная, как будто он действительно спал.
– Сан-Антонио, – заявляет Андрэ, – со всеми этими историями я забыл вам рассказать об одной констатации, которую сделал после вскрытия... Я должен был заметить это раньше, но вы так спешили, и я искал следы снотворного!
Я дрожу, как вибратор.
– Скажите, вы что, хотите заставить меня умереть от любопытства?
– Незадолго до своей смерти Парьо занимался любовью...
Я смотрю на Андрэ, чтобы узнать, не насмехается ли он надо мной. Но он серьезен, как конклав.
– Это подтверждает только то, что его любовница действительно находилась у него незадолго до его смерти... Ну и что?
– А то, что если вы позволите, то у меня есть своя теория не насчет того, как он умер, а как он мог умереть...
– Я жадно слушаю вас, док.
– Вы когда-нибудь занимаетесь любовью, Сан-Антонио?
– Допустим, что очень часто, и не будем больше об этом.
– Ладно. Что вы делаете сразу после этого? Моя физиономия расплывается в улыбке.