Расскажет мне пахан, что — правда и что — враки,
Поделится со мной баландой и крестом:
«Надень его на грудь и помни, что собаки
Боятся, если им грозишь блатным пером»
Не бойся, скажет он, тюрьмы, сумы и срока,
Не бойся, скажет он, работы в лагерях,
И не грусти о ней — она, браток, далеко,
Черти на стенке дни и думай о годах.
Послушаюсь его, а после помечтаю
О шапке, что вовек на воре не горит,
О том, что невидимкою прийти домой желаю —
Услышать там, как мать с сестренкой говорит.
Я — дипломат в стране, в стране чужой, далекой.
Из мира красоты — в мир силы и ножа.
Любовь моя пройдет, на стыках рельс отщелкав.
Черчу на стенке дни. Все мысли о годах.
Воровские костры
Кончай работу! Будем греться у костра.
Мы к свету протянули наши руки.
Ни слова не сказали мусора,
И бригадиры промолчали, суки.
Нет, не гаснуть вам век, воровские костры,
Полыхать, по тайге рассеяться.
Наши ноги быстры, а заточки остры —
Есть в побеге на что нам надеяться.
Лишь прокурор зеленый к двери подойдет,
С земли большой потянет свежим ветром —
С товарищем мы крохи соберем
И убежим тропою незаметной.
И опять разгорятся в тумане костры,
Те, в ком не было сил, проводят
И последние крохи — голодных пайки —
Для товарищей новых сготовят.
Пошлют в погоню нам четырнадцать ребят
У всех винтовки, пять патронов в каждой.
Не попадись нам на пути, солдат!
Кто волю выбрал, тот боец отважный.
Пусть поймают меня через десять часов,
Пусть убьют и собаками травят.
Есть тюрьма, есть замок, на воротах засов,
Но надежда меня не оставит.
Снова встретить тебя, дорогая моя,
Объяснить, что я не виноватый,
Рассказать, как травили и били меня,
И была не по делу расплата.
Воровские костры, вам гореть навсегда!
В вас есть слава убитым в погонях.
А на Север угрюмый идут поезда —
Новых мальчиков гонят в вагонах.
Вешние воды
Вешние воды бегут с гор ручьями,
Птицы весенние песни поют.
Горькими хочется плакать слезами,
Только к чему — все равно не поймут.
Разве поймут, что в тяжелой неволе
Самые юные годы прошли.
Вспомнишь былое — взгрустнешь поневоле,
Сердце забьется, что птица в груди.
Вспомнишь о воле, былое веселье,
Девичий стан, голубые глаза…
Только болит голова, как с похмелья,
И на глаза накатится слеза.
Плохо, мой друг, мы свободу любили,
Плохо ценили домашний уют.
Только сейчас мы вполне рассудили,
Что не для всех даже птицы поют.
Годы пройдут, и ты выйдешь на волю,
Гордо расправишь усталую грудь,
Глянешь на лагерь с презреньем и болью,
Чуть улыбнешься и тронешься в путь.
Будешь гулять по российским просторам
И потихоньку начнешь забывать
Лагерь, что был за колючим забором,
Где довелось нам так долго страдать.
Вешние воды бегут с гор ручьями,
Птицы весенние песни поют.
Горькими хочется плакать слезами,
Только к чему — все равно не поймут.
Я — сын рабочего
Я — сын рабочего, подпольного партийца.
Отец любил и мною дорожил.
Но извела его проклятая больница.
Туберкулез его в могилу положил.
И вот, оставшись без отцовского надзора,
Я бросил мать, а сам на улицу пошел.
И эта улица дала мне кличку вора,
И до решетки я не помню, как дошел.
А там пошло, по плану и без плана.
И в лагерях успел не раз я побывать.
А в тридцать третьем, с окончанием
Канала Решил навеки я с преступностью порвать.
Приехал в город, позабыл его названье,
Хотел на фабрику работать поступить,
Но мне сказали, что отбыл я наказанье,
И посоветовали адрес позабыть.
И так шатался я от фабрики к заводу.
Повсюду слышал я один лишь разговор.
Так для чего ж я добывал себе свободу,
Когда по-прежнему, по-старому я — вор?!