Вознеся чашу к небу, он возгласил:
– Introibo ad altare Dei.
Тут он на миг застыл, затем зыркнул в тёмный колодец лестницы и прогорланил хрипло:
– Ползи наверх, Кинч. Вылазь, иезуит затруханый.
Прошествовав далее, Малиган воссел в округлой амбразуре. Оборачиваясь лицом по сторонам, он троекратно благословил всё окрест – и башню, и поля, и холмы в утренней полудрёме. Завидев Стефана Дедалуса, он склонился навстречь и зачастил омахивать его крёстными знаменьями, тряся головой и всхлипывая горлом.
Стефен Дедалуc, угрюмо сонливый, оперся локтями в перила площадки и холодно взирал на трясучее, квохчущее, длинновато лошадиное лицо благославителя пониже редеющих (без выбритой тонзуры) волос цвета блеклого дуба.
Хват Малиган заглянул под зеркальце и тут же вновь покрыл им чашу.
– Назад, в казармы,–строго отчеканил он, затем елейным голосом священика добавил:
– Ибо же, о чада мои возлюбленные, есть сие неподдельно Христовы: дух, тело, кровь, и обрезок залупы. Музыку потише. Всем зажмуриться, господа хорошие. Один момент, у нас тут эти белые тельца маненько не туда попёрли. А ну, тихо всем!
Уставившись вверх наискосок, он испустил призывный посвист и замер, весь обратившись в слух, на ровных рядах белых зубов, там и сям, взблески золотистых искорок. Златоуст. Пара крепких пронзительных посвистов откликнулись из тишины.
– Спасибо, старина,– проорал Малиган.–Хватит уже. Можешь отключить ток.
Он соскочил из амбразуры и мрачновато взглянул на часы, сбирая полы халата спадавшие вдоль его ног.
Своим озабоченно сытым лицом и тупым овалом второго подбородка он смахивал на кардинала или аббата, любителя искусств из средневековья. Приятственная ухмылочка раздвинула его губы.
– Курям насмех,– протянул он игриво,– это твоё несуразное имечко, древний грек.
Шутовски оттопырив палец, он просеменил к парапету, посмеиваясь сам себе. Стефен Дедалус вяло взошёл наверх, сделал несколько шагов и присел на край амбразуры, следя как Малиган пристроил зеркало на парапет и, обмакнув помазок в чашу, стал намыливать щёки и горло.
Весёлый голос Мака Малигана журчал не умолкая:
– У меня тоже имя так себе: Малачи Малиган – два дактиля подряд. Зато отдаёт античностью, верно? Живой и жаркий, как свежий грош. Нет, нам с тобой точно надо в Афины. Ну, как? Поедешь, если раскручу тётушку на двадцать фунтов?
Он отставил помазок и, заливаясь хохотом, вскричал:
– Поедет ли?! Иезуит зазюканый.
Отсмеявшись, он сосредоточился на бритье.
– Скажи мне, Малиган,– негромко произнёс Стефен.
– Что, любовь моя?
– Долго ещё Хейнс будет гостить в этой башне?
Хват Малиган показал выбритую щеку поверх правого плеча.
– Боже, он невыносим,– чистосердечно признал он,– этот напыщенный англо-сакс. Он не считает тебя за джентельмена. Эти долбаные англичане. Вот-вот лопнут от деньжищ и несварения желудка. Он, видите ли, из Оксфорда. А знаешь, Дедалуc, именно в тебе чувствуется истинно оксфордский стиль. Ему это не доходит. О, до чего точную я дал тебе кличку: "Кинч – стилет".
Он тщательно выбривал свой подбородок.
– Всю ночь вопил про чёрную пантеру,– сказал Стефен.– Где он держит оружие?
– Лунатик чокнутый. Ну, а ты? Перепугался?
– Ещё бы,– ответил Стефен, оживляясь страхом.– Вокруг темно, а этот неизвестно кто всё мечется там и бормочет: "Пристрелю эту пантеру!" Это ты спасатель утопающих. А я не герой. Если он остаётся, я отваливаю.
Хват Малиган насупился на облипшее пеной лезвие бритвы, потом соскочил со своего насеста и поспешно обшарил карманы своих брюк.
– Вот дерьмо!– заикливо проорал он.
Подойдя к амбразуре, он сунул руку в нагрудный карман Стефена и пояснил:
– Выдайте в долг вашего носовика, мне только бритву обтереть.
Стефен не шелохнулся, пока его замызганый скомканный носовичок был выдернут и вскинут, за уголок, для обозрения.
Хват Малиган начисто отёр лезвие бритвы. Затем, взглянув на ткань, изрек:
– Носовик барда. Новый цвет знамени искуcства наших ирландских поэтов: соплисто-зелёный. Вкус чувствуется с первого взгляда, скажешь нет?
Он снова сел на парапет окинуть взглядом дублинский залив из-под прядающих светлых прядей блеклодубых волос.
– Боже,–смиренно произнес он.– Как же верно назвал Олджи море: великая нежная мать. Соплезелёное море. Море стягивающее мошонку. Epi oinopa ponton. Ах, Дедалуc, эти греки. Надо бы тебя обучить. Ты должен читать их в оригинале. Thallatta! Thallatta! Вот она – наша великая нежная мать. Ты только взгляни.