Выбрать главу

- Ты сомневаешься, Улита?

- В твоих чувствах? Ну, отчасти... Тебе и самому следовало бы получше в них разобраться. Гордится тем, что ты ведешь себя предсказуемо, тебе в данном случае вряд ли стоит, Женя. Ведь даже слишком предсказуемо... Я хочу сказать, что ты, наверное, потому так беспокоен по ночам, что это как бы и предписано некими правилами игры. Раз уж в доме женщина... А ты посмотри на дело шире. Ну да, женщина... Вот только нужна ли она тебе?

Желание глубже почувствовать ее, прочувствовать все, чем она была, невольно растянуло мои губы в улыбке. Но одним блеском пожирающих ее глаз я не мог, разумеется, спасти положение и добиться своего. К тому же обязательной была необходимость ответить и даже возразить на ее слова, а я ничего толком в этом смысле не придумал, пока она говорила, и потому лишь воскликнул, все еще улыбаясь:

- Я же сделал тебе предложение!

Улита, кажется, пропустила мое восклицание мимо ушей.

- По ночам тебя вело ко мне не столько желание, сколько мужская гордость, - сказала она назидательно. - Дескать, мужчина, оставшись с женщиной наедине, должен овладеть ею, иначе она будет презирать его...

- Так или нет, - горячо возразил я, - а тот прием, который ты мне оказывала, не заслуживает добрых слов...

Она прервала меня:

- Это другой вопрос. А вот если ты хочешь говорить о наших отношениях, заводишь разговор о браке и любви, то сначала спроси себя, есть ли в твоем сердце эта самая любовь.

- Напоминая тебе о капкане и ошейнике, я тем самым тоже говорю о наших отношениях, - отпарировал я.

- Женя, милый! - воскликнула она с исказившимся не то от обиды на мою несговорчивость, не то от какой-то растущей на глазах, как болезнь, муки лицом. - Любишь ли ты меня? Хочешь ты меня только потому, что так тебе велит твоя мужская гордость, или хочешь как нечто такое, без чего ты уже не в состоянии жить? Стало ли у тебя желание быть со мной абсолютным желанием чего-то абсолютного, вот в чем вопрос.

Услышав эти наивные слова, я снова не удержался от улыбки и затем добродушно сказал ей:

- Все-то у тебя странные и необузданные фантазии, Улита. Как можно говорить о чем-то абсолютном, применяясь к нам, людям? Мы лишь случайные гости в этом мире. Наш мир случаен. Абсолютно все - дело случая. Разве честно будет, если я скажу, что мне под силу желать чего-то абсолютного? Или абсолютно желать что-то?

- Скажи, и я разберусь... надо же конкретно разбирать каждый случай в отдельности, а не сваливать все в одну кучу.

- Но послушай, - возразил я, вставая и расхаживая в волнении по гостиной, - неужели я не покажусь тебе притворщиком, фарисеем или безумцем, если попытаюсь представить себя обладателем абсолютных желаний или идей? Ты затронула грустную тему, девочка, и у меня сразу возникло ощущение собственной старости и никчемности. О нет, ты ни в чем не виновата... мне теперь, конечно, можно только посочувствовать, но ты... ты всего лишь разбередила мои старые раны, разговорила меня... ну так слушай! Вот что я понял задолго до встречи с тобой. Чтобы иметь какие-то абсолютные желания, по крайней мере их подобие, нужно иметь прежде всего хотя бы виды, попросту крепкую надежду на некую абсолютную жизнь. Так спроси меня, хочу ли я бессмертия и вечной жизни. И я не найдусь с толковым ответом. У меня нет желания смерти, нет в этом вопросе бесстрашия, которым стоило бы бравировать... напротив, я ужасно боюсь, и все же это далеко не абсолютный страх при всей его определенности. Это совсем не тот страх, который своей противоположностью имеет паническую и сумасшедшую жажду бессмертия. Вечная жизнь... на что она мне и что это, собственно, такое? каким образом я могу до бесконечности желать что-то делать и о чем-то мыслить? что я такое я могу делать или хотя бы желать, чего мне хватило бы на вечность?

- Я поняла, - серьезно кивнула девушка.

- Знаешь, Улита, когда я впервые задумался обо всем этом, я не то чтобы увидел всего лишь неопределенность наших человеческих желаний и увидел не только какую-то удручающую смазанность нашего существа, нашего состава, я вдруг словно перегнулся через край пропасти, заглянул далеко в бездну и увидел такую пустоту внутри себя, что меня охватил безумный и самый настоящий ужас. Это совсем не та пустота души, над которой любят смеяться острословы. Если бы! Это изначальная и неизбывная пустота, это и есть наши основы. А ткни в такие основы пальцем, и ни во что не попадешь. Мы созданы такими, чтобы ничего в действительности не желать, кроме удовлетворения самых насущных потребностей, и все, что мы желаем помимо этого, это уже наши выдумки, наши попытки убежать от пустоты, ужаса и скуки. Человек, последовательно совершенствующий себя, в моих глазах прекрасен, он завораживат меня и внушает мне зависть, но в то же время он самый что ни на есть искусственный человек. И в конечном счете желающий, например, написать великую книгу так же относителен и, в сущности, суетен, как тот, кто озабочен лишь тем, чтобы иметь богатый дом, красивую жену и исправную машину.

Улита резким жестом остановила меня. Ей хотелось получить слово, а я уже давно не обращал на нее внимания, ходил из угла в угол и говорил без умолку.

- Но так думать - это и есть желание смерти, - сказала Улита.

- Думай об этом, не думай - ничего не изменится, так есть и так будет, - возразил я с досадой. - Мироздание не пусто само по себе, раз оно способно давать жизнь, но мы в нем созданы внутренне пустыми существами. В нас нет стержня, нам не на что опереться. Когда я осознал это, для меня начались мучения. Мог ли я желать, чтобы они были вечными? Но желать избавления от них значит ли желать чего-то абсолютного? Да, мучения... Безысходность. Я постоянно думал об одном и том же, вот об этой пропасти в ничто внутри нас, и наверняка смотрел перед собой печальным взором, смешившим кого-нибудь на улице. В какой-то момент моя голова вдруг стала твердой, и я поймал себя на том, что думаю уже не об унижении человека, созданного заложником ничто, а о этой твердости моей головы, о том, что это опасно, поскольку она рискует попросту расколоться, как орех. И на этом опасении я понемногу успокоился.

В изумлении Улита округлила глаза:

- Навсегда?

- Нет, не навсегда.

- Но люди ищут Бога, приходят к нему. Возможны и другие пути. Каждый находит свой способ укрепиться духом.

Она взглянула на меня так, что я перестал понимать ее отношение к моему рассказу, не видел, сочувствует ли она мне или в душе смеется надо мной.

Я пожал плечами.

- Не буду уверять тебя, будто я перепробовал множество путей. Да и не верю, что их так уж много. Как, впрочем, никогда ни минуты не верил, что подобные искания, подобное лекарство поможет мне. Когда я увидел в себе тот ужас, я в нем как в зеркале увидел внутреннюю пустоту и Христа, больного мыслью о своем божественном происхождении, и самого последнего бродяги. Она одна на всех. Она вне нас только потому, что нас слишком много расплодившихся и размножившихся, и в то же время она вся во мне одном. Это и есть мир.

- И нет никакого выхода из этого замкнутого круга?

- Постой!.. - Я поднял руку. - Возвращаюсь к твоим словам о крепости духа. Не думать обо всем этом - вот единственный верный путь к такой крепости. Замкнутый круг? Да! Ха, выход!.. Прожить отпущенный срок, чем не выход? Я думал, что избавился, но ужас приходил снова. Уходил и снова возвращался. В пересказе все это звучит не очень уж страшно, слова не так беспомощны, как человек. За словами можно укрыться. Можно представить их могучей силой. Но заглянуть бессловесной мыслью, едва-едва видящим вглядом в бездну... О-о! - закричал я и, вскочив на ноги, погрозил кому-то кулаком.

Я снова забегал из угла в угол.