А. - Ваше утверждение справедливо. Поэтому коммунистическое правительство могло бы в 1945 году потребовать постепенного предоставления ему, и не в кредит, а в дар, немалого числа миллиардов деньгами и товарами для восстановления разрушенного немцами, для некоторого "уравнения отправных пунктов".
Л. - Это уже не маниловщина, а сверхманиловщина, иначе и назвать нельзя. Неужели вы думаете, что американцы дали бы хотя грош Сталину на производство опыта, который имел бы целью доказать нелепость американского экономического строя?
А. - Вы забываете, что я говорю о 1945 годе. Тогда Польша, Чехословакия, некоторые другие чужие земли еще не были захвачены большевиками, внутри советское правительство проявляло "внимание" к церкви, награждало воинов орденами Суворова и Кутузова. Я жил тогда в Нью-Йорке и могу вас уверить, что тотчас после общей победы настроение в Соединенных Штатах было совсем не такое, как теперь. Признаться, я и тогда не понимал, и по сей день не понимаю, почему Сталин не использовал того момента для многомиллиардного "займа" или подарка. Очень скоро он обманул во всем другом; мог заодно, получив деньги и товары, обмануть и в этом. Но ведь мы говорим не о Сталине, а о тресте мозгов. По-моему, в ту пору соответственное предложение треста имело бы очень много шансов на успех, по самым разным причинам. Оно отвечало бы чувству fair play, столь свойственному англосаксам. Оно отвечало бы и их спортивным инстинктам. Они были бы уверены, что выиграют в состязании (и были бы правы): все американцы, кроме негров, снобов, попутчиков и, пожалуй, нескольких разочарованных писателей, совершенно убеждены в превосходстве североамериканского образа жизни над всеми другими. Кроме того американцы, повторяю, самый щедрый народ на свете. Им прекрасно известно, что миллиарды, которые они сейчас раздают кому угодно, никогда им не будут возвращены, как не были возвращены миллиарды, розданные ими во время первой войны и после нее; они сами давно об этом забыли: ведь слово "заем" понемногу превращается в эвфемизм. Это предложение обеспечило бы мир, а мира еще теперь страстно желают девяносто девять из ста американцев; тогда же желали все сто. "Займы" советской России с избытком покрывались бы сокращением расходов на вооружение, хотя тогда в Соединенных Штатах никто не мог думать, что их военный бюджет будет в мирное время составлять десятки миллиардов в год. По сравнению с расходами третьей войны эти "займы" вообще ничего не означали бы. Сторонниками "картезианского" решения были бы самые разные группы: интеллигенция по понятным причинам, пятая колонна по приказу из Москвы, "четыреста семейств" и деловые круги в естественной надежде нажить много денег на огромных московских заказах. И, наконец, отказ от такого предложения был бы незаменимым козырем для коммунистической пропаганды в мире.
Л. - Кто же помешал бы тогда Сталину заключить договор, взять деньги, а затем вести его нынешнюю политику?
А. - Я вам сказал, что деньги и товары должны были бы отпускаться постепенно. Разоружение проводилось бы под тщательным контролем. Я, впрочем, нисколько от себя не скрываю, что, по общему правилу, чем разумнее идея, тем меньше она имеет шансов на успех в мире. По общему правилу, картезианские решения разумны, необходимы - и невозможны. Но и "общим правилам" рано или поздно приходит конец. Последним же доводом в пользу "картезианского договора" было бы то, что все остальное испробовано, привело к тупику и, вероятно, приведет к войне и к общему хирошимскому миропониманию.
Л. - Я еще кое-как, с очень большой натяжкой, мог бы понять вас, если б речь шла о договоре с Лениным - его ваш план еще мог бы немного заинтересовать: он был теоретик и, как вы правильно указали, "экспериментатор". В этом смысле была большая разница между ним и Сталиным. Ленин был интеллигент с некоторыми чертами гангстера. Сталин был гангстер с некоторыми чертами интеллигента. Помимо всего прочего, договор, заключенный со Сталиным, не имел бы ровно никакой цены.
А. - В отношении "договоров" я иду гораздо дальше вас: считают пактоманию одним из трагикомических особенностей нашей эры. Помните ли вы, что по договору Юнга, Германия после первой мировой войны обязалась платить победителям ежегодно, вплоть до 1985 года, по триста миллионов долларов. Пожалуйста, не забудьте и того, что вторая мировая война была строжайше запрещена в 1928 году "пактом Бриана-Келлога". К некоторому моему меланхолическому удовлетворению, я в одной из главных библиотек мира насчитал тридцать шесть ученых работ об этом "пакте". Они не стоят бумаги, на которой напечатаны. Договоры в истории выполняются до тех пор, пока их выполнять выгодно. Тоталитарные правительства выполняли один договор из ста, а демократические, примерно, один из пяти...
Л. - Нет ничего хуже произвольной статистики. "Один из пяти"!
А. - Эта статистика не произвольна. Вспомните Лиге Наций, о Малой Антанте, об экономических санкциях против Италии в пору войны в Абиссинии, о договоре Лаваля с Хором, о союзе с Чехословакией, об обязательстве не заключать сепаратного перемирия, о долгах Америке, о внутренних долгах... У меня хранится небольшая коллекция разных ассигнаций, выпущенных самыми надежными историческими банками мира: Русским Государственным, Английским, Французским, Федеральным Резервным. На этих ассигнациях черным по белому, или по зеленому, напечатано, что они в любую минуту могут быть разменены на золото. Следовало бы к этой коллекции присоединить еще облигации разных европейских надежнейших займов, внутренних и внешних... Казанова в своих воспоминаниях рассказывает, что однажды в Лондоне, на вечере у какой-то британской аристократки, он проиграл в карты некоторую сумму и тотчас заплатил ее золотой монетой. После окончания игры хозяйка дома отвела его в сторону и мягко сказала ему, что по простительному иностранцам незнанию английских обычаев, он совершил маленькую неловкость: ведь уплата золотом косвенно как бы означает недоверие к ассигнациям Английского банка. О, счастливое время старой капиталистической эры! Тогда была аксиома, вроде Эвклидовских: государства честно платят долги. Начиная с 1914 года, Лобачевские и Риманы разных казначейств наглядно показали, что эта аксиома отнюдь не обязательна, и пустили по миру миллионы людей. Но мой "скептицизм" не относится к настоящему случаю именно потому, что всем было бы выгодно соблюдать проблематический договор, о котором мы говорили... Очень может быть, что теперь капиталистический строй " трещит по всем швам. Все же трещины заколачиваются, повреждения чинятся, и от того, хорошо ли и быстро ли будут чиниться повреждения, зависит судьба демократического строя. Трест мозгов и предлагал бы такие починки.
Л. - Вы сами признаете, что в настоящее время поздно было бы выступать с предложением, бывшим, по-вашему, осуществимым в 1945 году. Что же ваш Трест предложил бы теперь?
А. - Это зависело бы от мировой обстановки. Но, по-моему, весьма сомнительно, чтобы она еще раз стала столь же благоприятной, как была в 1945 году. По всей вероятности, после всего того, что было в последние восемь лет, на разумные выходы из кризиса шансов очень мало. Теперь надежду на них действительно можно назвать "сверхманиловщиной", - за что вина лежит, разумеется, на Сталине. Если я отнял у вас время этой экскурсией в сослагательное наклонение, то лишь для того, чтобы представить вам теоретическую возможность сколько-нибудь "картезианских" выходов из очень трудных положений.
Л. - Я и с этим согласиться не могу. Какой же тут был бы "картезианский" выход! Понимаете ли вы, что означала бы для населения России ваше двадцатилетнее "перемирие"? Оно означало бы для него дальнейшее рабство, дальнейшее существование концентрационных лагерей с миллионами ни в чем неповинных заключенных. Как русский, я этого выхода не приемлю, хотя бы он был и ультра картезианским! О нем очень легко и приятно говорить, находясь в условиях свободной жизни, но никак не на месте, не у нас дома.