— Пропали! — запричитала она, прежде чем он успел ее о чем-либо спросить. Держа себя за локти, она раскачивалась, как плакальщица на похоронах, и стул под ней поскрипывал. — Пропали!
— Кто?
— Все. Бедные девочки.
— Куда же они делись?
— Кто знает. Их выгнали на улицу. Все пропали. Бедные, бедные девочки.
— Но кто их выгнал? Кто?
— Эти подлые высоченные солдаты в твердых белых шляпах с дубинками. И наши карабинеры. Они пришли со своими дубинками и прогнали их прочь. Они даже не разрешили им взять пальто. Бедняжки… Они выгнали их прямо на холод.
— Их что, арестовали?
— Они выгнали их. Просто выгнали.
— Но если они их не арестовали, почему они с ними так поступили?
— Не знаю, — всхлипнула старуха. — Не знаю. Кто обо мне позаботится теперь, когда все бедные девочки пропали? Кто за мной присмотрит?
— Но ведь должна быть какая-то причина, — настаивал Йоссариан. — Не могли же они просто так ворваться и выгнать всех на улицу!
— Без всякой причины, — всхлипывала старуха, — без всякой причины.
— Какое они имели право?
— „Уловка двадцать два“.
— Что? — Йоссариан оцепенел от страха, и по телу его пробежал холодок. — Что вы сказали?
— „Уловка двадцать два“, — повторила старуха, мотая головой. — „Уловка двадцать два“. Она позволяет им делать все, что они хотят, и мы не в силах им помешать.
— О чем вы, черт побери, толкуете? — растерявшись, яростно заорал на нее Йоссариан. — Да откуда вы знаете, что на свете существует „уловка двадцать два“?
— Солдаты с дубинками в твердых белых шляпах только и твердили „уловка двадцать два“, „уловка двадцать два“.
— А они вам ее показывали, эту „уловку“? — спросил Йоссариан. — Почему вы не заставили их прочитать вам текст этой „уловки“?
— Они не обязаны показывать нам „уловку двадцать два“, — ответила старуха. — Закон гласит, что они не обязаны этого делать.
— Какой еще закон?
— „Уловка двадцать два“.
— О, будь я проклят! — с горечью воскликнул Йоссариан. — Опять этот заколдованный круг! — Йоссариан остановился и печально огляделся. — А где же старик?
— Ушел, — замогильным тоном сказала старуха.
— Ушел?
— Ушел в лучший мир, — сказала старуха и тыльной стороной ладони коснулась лба. — Вот здесь у него что-то сломалось. Он то приходил в себя, то снова впадал в беспамятство.
Йоссариан повернулся и побрел по квартире. С мрачным любопытством он заглядывал в каждую комнату. Вся стеклянная утварь была разбита вдребезги людьми с дубинками. Портьеры содраны, постели свалены на пол. Стулья, столы и туалетные столики опрокинуты. Все, что можно сломать — сломано. Разгром был полный. Никакая орда вандалов не могла бы учинить большего разорения. Все окна были разбиты, и тьма чернильными облаками вливалась в каждую комнату сквозь высаженные рамы. Йоссариан ясно представлял себе тяжелую, всесокрушающую поступь высоких парней в белых шлемах — военных полицейских. Он представлял себе разнузданное зловещее веселье, с каким они громили все вокруг, их лицемерное, не ведающее пощады сознание своей правоты и преданности долгу. Бедные девочки — они все пропали. Осталась только плачущая старуха в выглядывавших один из-под другого мешковатых коричневом и сером свитерах и черной головной шали. Но скоро и она пропадет.
— Пропали… — горевала она, когда он вернулся. — Кто теперь меня приютит?
Йоссариан пропустил этот вопрос мимо ушей.
— У Нейтли была подружка, о ней что-нибудь известно?
— Пропала.
— Это мне известно. Но что о ней слышно? Кто-нибудь знает, куда она девалась?
— Пропала.
— А ее сестренка, что с ней случилось?
— Пропала, — монотонно твердила старуха.
— Вы понимаете, о чем я говорю? — резко спросил Йоссариан, глядя старухе прямо в глаза, чтобы убедиться, не бредит ли она. Он повысил голое: — Что случилось с сестренкой, с маленькой девочкой?
— Пропала, и она пропала, — сердито ответила старуха. Она стала подвывать громче. — Выгнали с остальными вместе. Выгнали на улицу. Даже не дали ей надеть пальто.
— Куда она ушла?
— Не знаю, не знаю.
— Кто же о ней позаботится?
— А кто позаботится обо мне?
— Ведь, кроме вас, она никого не знает?
— А кто присмотрит за мной?
Йоссариан бросил старухе в подол деньги — удивительно, как часто люди, оставив деньги, думают, что тем самым они исправили зло! — и вышел на лестничную площадку. Спускаясь по ступенькам, он поносил на чем свет стоит „уловку двадцать два“, хотя знал, что таковой нет и в помине. „Уловка двадцать два“ вообще не существовала в природе. Он-то в этом не сомневался, но что толку? Беда была в том, что, по всеобщему мнению, этот закон существовал. А ведь „уловку двадцать два“ нельзя было ни потрогать, ни прочесть, и, стало быть, ее нельзя было осмеять, опровергнуть, осудить, раскритиковать, атаковать, подправить, ненавидеть, обругать, оплевать, разорвать в клочья, растоптать или просто сжечь.
На улице было холодно и темно, тусклый промозглый туман колыхался в воздухе и сочился по шершавой облицовке каменных домов, по пьедесталам памятников. Йоссариан поспешил к Милоу, чтобы покаяться и отречься от заблуждений. Он сказал, что просит извинения, и, сознавая, что лжет, пообещал сделать столько боевых вылетов, сколько пожелает полковник Кэткарт, если только Милоу использует все свое влияние в Риме, чтобы установить местопребывание сестренки нейтлевой девицы.
— Ей всего двенадцать лет, она же еще ребенок, Милоу, — взволнованно объяснил Йоссариан. — Мне хочется отыскать ее, пока не поздно.
Тот встретил его просьбу милостивой улыбкой.
— У меня как раз есть то, что тебе надо, — двенадцатилетняя девственница, совсем еще ребенок, — объявил он бодро. — Правда, на самом деле этому ребенку всего лишь тридцать четыре, но строгие родители держат свою дочь на диете с низким содержанием протеина. И вообще…
— Милоу, речь идет о маленькой девочке, — нетерпеливо, с отчаянием в голосе перебил его Йоссариан. — Как ты не понимаешь! И главное — я хочу ей помочь. Ведь у тебя самого дочери. Она еще ребенок. Она оказалась совсем одна в этом городе, за ней некому присмотреть. Я хочу спасти ее от беды. Неужели ты не понимаешь, о чем я говорю?
Милоу все понял и был растроган до глубины души.
— Йоссариан, я горжусь тобой, — воскликнул он прочувствованным тоном. — Серьезно, я горжусь. Ты даже не представляешь себе, до чего я рад, что тебя волнуют не только сексуальные проблемы. Ты человек принципа. Разумеется, у меня есть дочери, и я понимаю тебя, как никто в мире. Мы ее найдем. Не беспокойся. Пойдем и разыщем эту девочку, даже если для этого нам придется перевернуть весь город. Пошли.
И Йоссариан вместе с Милоу Миндербиндером в скоростной служебной машине синдиката „М. и М.“ отправились в управление полиции, где смуглый, неряшливый полицейский комиссар с тоненькими черными усиками и в расстегнутом мундире приветствовал Милоу с таким неприличным подобострастием, будто Милоу был неким элегантным маркизом.
— А-а, марчезе Милоу![24] — воскликнул донельзя польщенный комиссар. — Почему же вы не предупредили меня о своем приходе? Я бы устроил в вашу честь роскошный банкет. Входите, входите, марчезе. Вы у нас такой редкий гость.
Милоу понял, что нельзя терять ни минуты.
— Привет, Луиджи, — сказал он, кивнув с такой небрежностью, что это могло показаться невежливым. — Луиджи, мне нужна ваша помощь. Это мой друг. Ему нужно найти одну девочку.
— Девчонку, марчезе? — спросил комиссар и озадаченно поскреб себе щеку. — В Риме уйма девчонок. Найти девчонку для американского офицера — пустяковое дело.
— Нет, Луиджи, ты меня не понял. Речь идет о двенадцатилетнем ребенке, он хочет найти эту девочку как можно скорее.
— А-а… Ну теперь я понял, — смекнул комиссар. — Для того чтобы это найти, потребуется некоторое время. Но если ваш друг подождет на конечной остановке пригородного автобуса, куда приезжают молоденькие девочки из деревень в поисках работы, то я…
— Да нет, Луиджи, никак ты нас не поймешь, — оборвал его Милоу так грубо и нетерпеливо, что полицейский комиссар вспыхнул, вскочил и, вытянувшись в струнку, начал смущенно застегивать пуговицы мундира. — Эта девочка — старый друг семьи, и нам хочется ей помочь. Она еще дитя. И сейчас бродит где-то в городе одна-одинешенька. Мы хотим разыскать ее, пока кто-нибудь ее не обидел. Теперь ты понял? Луиджи, это для меня очень важно. У меня дочь такого же возраста, и для меня нет ничего важнее, чем спасти сейчас это бедное дитя; пока не поздно. Ты мне поможешь?