Основополагающим принципом Директората было строгое разделение и изоляция. Ни одному агенту и ни одному штатному сотруднику не полагалось знать столько, чтобы от этого могла пострадать система безопасности в целом. Эти ограничения распространялись даже на ветеранов вроде того же Брайсона. Ник, конечно же, был знаком кое с кем из канцеляристов. Но все полевые агенты были строго законспирированы и действовали исключительно через собственную сеть. Если же кому-то и приходилось работать совместно, они знали друг о друге лишь легенды да временные псевдонимы. Эта заповедь соблюдалась куда строже библейских.
– Хороший ты человек, Крис, – откликнулся Брайсон.
Эджкомб застенчиво улыбнулся, потом ткнул пальцем куда-то вверх. Он знал, что Брайсона решил принять – или, возможно, вызвал на ковер? – сам большой начальник, Тед Уоллер. Брайсон улыбнулся, дружески хлопнул Эджкомба по плечу и направился к лифту.
– Не надо, не вставайте! – тепло произнес Брайсон, войдя в расположенный на четвертом этаже кабинет Теда Уоллера. Но Уоллер все-таки поднялся из-за стола, явив все свои шесть футов и четыре дюйма роста и триста фунтов живого веса.
– Боже милостивый! Ты только посмотри на себя! – произнес Уоллер, встревоженно оглядывая Брайсона. – У тебя такой вид, будто ты сюда явился прямиком из лагеря для военнопленных!
– За тридцать три дня в американском правительственном госпитале в Марокко кто угодно станет так выглядеть, – отозвался Брайсон. – Это вам все-таки не отель «Ритц».
– Возможно, мне тоже стоит как-нибудь попробовать напороться на нож чокнутого террориста.
Уоллер похлопал себя по объемистому животу. С тех пор как Брайсон последний раз видел своего начальника, тот успел еще больше раздаться вширь – это бросалось в глаза, несмотря на то что тучное тело Уоллера было элегантно упаковано в костюм из темно-синего кашемира, а высокий воротник рубашки от «Тернбулла и Эссера» отчасти скрадывал габариты бычьей шеи.
– Ник, я страшно сожалею об этом происшествии. Мне сказали, что это был зазубренный веренский нож из Болгарии. Ударь и поверни. Ужасно примитивно, но обычно срабатывает. Такая уж у нас профессия. Не забывай: стоит хоть за чем-то недосмотреть, как именно на это ты и напорешься.
Уоллер тяжело опустился в кожаное кресло, стоящее за дубовым письменным столом. Брайсон пристроился на стуле напротив, чувствуя себя непривычно скованно. Уоллер, всегда такой румяный и пышущий здоровьем, сейчас был бледен, и под запавшими глазами у него залегли тени.
– Врачи говорят, ты хорошо поправляешься.
– Еще несколько недель, и я буду как новенький. По крайней мере, так твердят медики. Еще они сказали, что теперь мне не придется удалять аппендицит. Мне бы и в голову не пришло, что даже с подобного ранения можно поиметь какую-то пользу.
При этих словах Брайсон ощутил тупую боль в брюшной полости – справа внизу.
Уоллер рассеянно кивнул.
– Ты знаешь, почему ты здесь?
– Ну, если человеку велят явиться к начальству, он обычно ожидает выговора.
Брайсон старательно изображал беспечность, но на душе у него было скверно.
– Выговор... – загадочно протянул Уоллер. Он на миг умолк, и его взгляд скользнул по полкам у двери, заставленным книгами в кожаных переплетах. Потом он снова взглянул на Брайсона и произнес с болью в голосе: – Директорат не совсем вписывается в организационную схему, но, я думаю, ты имеешь кое-какое представление о его структурах управления и контроля. Решение не всегда зависит от меня – особенно если речь идет о ведущих специалистах. И как бы много для нас с тобой – черт, да для большинства людей в этой проклятой конторе! – ни значила верность, нашим веком правит холодный прагматизм. Ты сам это знаешь.
У Брайсона за всю его жизнь было всего одно место работы – Директорат. И все же он по интонациям определил, что разговор их плавно движется к сообщению об увольнении. В его душе вспыхнуло стремление оправдаться, но Ник подавил этот порыв. Это было бы несвойственно для Директората. Да и вообще, это было бы непристойно. Нику припомнилось одно из излюбленных высказываний Уоллера: «Нет такой вещи – невезение». Потом ему на ум пришла другая сентенция.
– Все хорошо, что хорошо кончается, – сказал Брайсон. – А эта история закончилась хорошо.
– Мы тебя чуть не потеряли, – возразил Уоллер. – Я тебя чуть не потерял, – с печалью добавил он. Таким тоном мог бы говорить преподаватель о разочаровавшем его студенте-отличнике.
– Это несущественно, – негромко отозвался Брайсон. – Да и в любом случае, на задании невозможно действовать строго по инструкции, от сих до сих. Вы это знаете. Вы сами меня этому учили. На задании приходится импровизировать и подчиняться инстинктам – а не только раз и навсегда установленным правилам.
– Потеряв тебя, мы потеряли бы Тунис. Цепная реакция: если уж мы во что-то вмешиваемся, то делаем это заблаговременно, пока не стало поздно. Каждое действие тщательно рассчитывается, и все ходы анализируются с учетом всех переменных величин. А ты едва не подставил под удар еще несколько тайных операций в Магрибе и других местах в окрестностях «песочницы». Из-за тебя под угрозой оказались жизни других людей, Никки, – другие операции и жизни. Легенда Техника была тесно увязана с другими сфабрикованными нами легендами – и тебе об этом известно. Ты допустил, чтобы твое прикрытие полетело к чертям. Из-за тебя годы работы пошли насмарку!
– Эй, подождите минуту...
– Как тебе только в голову пришло, что можно подсунуть террористам бракованное военное снаряжение и остаться вне подозрений?
– Проклятье, оно не должно было быть бракованным!
– Но оказалось таковым. Почему?
– Я не знаю!
– Ты его проверял?
– Да! Нет! Не знаю. Мне даже в голову не пришло, что с оружием дело обстоит не так, как мне сказали.
– Это была серьезная ошибка. Ник. Ты поставил под удар годы работы, годы, потраченные на операции прикрытия и на внедрение нужных людей. Ты поставил под удар жизни самых ценных наших агентов! Проклятие, Ник, о чем ты думал?
Брайсон некоторое время помолчал.
– Меня подставили, – сказал он наконец.
– Каким образом?