Сердце Брайсона бешено колотилось, в висках пульсировала кровь. В современном деловом здании, служившем штаб-квартирой его работодателям, – в здании, которое так долго было его базой, его убежищем и местом обновления, островком постоянства и спокойной уверенности в непрерывно изменяющемся, полном насилия мире, – теперь не было ничего успокаивающего или радушного. Брайсон примерно с четверть часа наблюдал за ним из темной пустой комнаты, пока в дверь не постучали. Агент вернулся и хотел знать, какое решение принял клиент.
Было совершенно ясно, что дом 1324 по Кей-стрит изменился, хотя перемены эти были едва уловимы. Таблички у входа в здание, сообщающие о том, кто его занимает, сменились другими, на вид такими же банальными, как предыдущие. Гарри Данне говорил, что штаб-квартира на Кей-стрит покинута, но Брайсон решил не полагаться безоговорочно на его мнение. В конце концов, Директорат великолепно умел прятаться на видном месте. «Голая шкура – лучшая маскировка», – любил говаривать Уоллер.
Так что, неужели они действительно переехали? «Американский совет текстильного производства» и «Департамент зерновых культур Соединенных Штатов» звучало так же правдоподобно, как и названия несуществующих организаций, чьи вывески прежде служили маскировкой Директорату. Но зачем могла понадобиться эта замена? Кроме того, в здании 1324 по Кей-стрит произошли и другие перемены. За каких-нибудь четверть часа, пока Брайсон наблюдал за ним, через центральную дверь прошло необычайно много людей. Их явно было слишком много, чтобы все они могли являться сотрудниками Директората или даже работать на него, сами того не ведая. Значит, здесь теперь располагалась какая-то другая организация.
Возможно, Данне действительно был прав. Но у Брайсона уже включилась система сигнализации. «Никогда не принимай ничего на веру; подвергай сомнению все, что тебе говорят». Еще одно из правил Теда Уоллера. Оно отлично подходило и Уоллеру, и Данне, да и вообще любому человеку, занимающемуся подобной деятельностью.
Брайсон долго бился над вопросом: как пробраться в здание, не насторожив его обитателей? Ник подошел к этой задаче, как подошел бы к любой другой головоломке, возникшей в ходе оперативной деятельности и требущей решения. Он мысленно разработал десяток остроумных способов проникновения. Но все они не давали гарантии успеха и были сопряжены с совершенно непропорциональным риском. А потом Ник вспомнил еще один трюизм Уоллера («Не Уоллера, черт подери! Геннадия Розовского!»): «Если сомневаешься – иди через парадный вход». Пожалуй, это действительно было самым перспективным вариантом: войти нагло, в открытую.
И все же игра требовала подстраховки – таковы были ее правила. Брайсон поблагодарил агента, сказал, что заинтересован в этом предложении и попросил подготовить договор об аренде. Он вручил агенту одну из своих поддельных визитных карточек, а потом сказал, что спешит на другое деловое свидание.
Брайсон направился к парадному входу здания номер 1324. Все его чувства были обострены до предела. Ник готов был уловить любое внезапное движение, любое изменение в расцветке или поведении толпы, могущее послужить сигналом опасности.
Так где же теперь находится Тед Уоллер?
Где кроется правда? Кто в своем уме, а кто уже свихнулся?
На Брайсона обрушился грохот и скрежет уличного движения – просто потрясающая какофония.
«– Для вас это единственный способ когда-либо узнать правду.
– Правду о чем?
– Для начала – правду о себе самом».
Но что было правдой? Что было ложью?
«Вы считаете себя гребаным невоспетым героем… Вы верите, что пятнадцать лет служили своей стране, работая на сверхсекретную спецслужбу, так называемый Директорат».
Хватит! Так и свихнуться можно!
Елена! Неужели и ты тоже? Елена, любовь всей моей жизни, исчезнувшая из моей жизни так же внезапно, как появилась…
«Вы верите, что пятнадцать лет служили своей стране».
Кровь, которую я проливал; страх, выворачивающий все нутро; множество случаев, когда я находился на краю гибели или отнимал жизни других людей…
«– Я говорю о величайшем шпионском гамбите всего двадцатого столетия.
– Вы утверждаете, что вся моя жизнь была одним… грандиозным обманом?
– Если это вас сколько-нибудь утешит, вы были не одиноки. Подобная участь постигла десятки людей. Просто вы оказались самым значительным успехом Директората».
Что за безумие!
«Вы – единственный, кому знаком их запах».
Кто-то врезался в Брайсона, и Ник мгновенно развернулся, чуть пригнувшись, напрягшись, приготовившись атаковать. Но это оказался не какой-нибудь агент-профессионал, а всего лишь рослый, атлетически сложенный чиновник со спортивной сумкой, из которой торчали теннисные ракетки. Мужчина со страхом уставился на Брайсона. Ник извинился. Чиновник смерил его пристальным взглядом и поспешно двинулся прочь.
Взгляни в лицо прошлому! Взгляни в лицо правде!
Взгляни в лицо Теду Уоллеру, которого на самом деле звали вовсе не так! По крайней мере в этом Брайсон уже не сомневался. У него до сих пор сохранились собственные контакты с бывшими работниками КГБ и ГРУ, которые ушли в отставку или оказались вынуждены сменить работу в меркантильные времена, наставшие после окончания «холодной войны». Были сделаны кое-какие запросы, документы проверены, данные подтверждены. Имели место несколько телефонных разговоров, прошедших под чужими именами, на вид совершенно бестолковых, но в которых проскользнуло несколько чрезвычайно многозначительных фраз. Ник связался с людьми, которых знал в прошлой жизни – в той жизни, которая, как он полагал, осталась позади. Торговец алмазами в Антверпене; бизнесмен-поверенный в Копенгагене; высокооплачиваемый «консультант» и «посредник» международной торговой фирмы в Москве. У всех этих людей имелась одна общая черта: все они в прошлом были офицерами ГРУ, успевшими с тех пор эмигрировать и расстаться со шпионской жизнью – как расстался с нею и сам Брайсон. По крайней мере, так он считал совсем недавно. И все они хранили кое-какие документы в банковских сейфах, или прятали зашифрованные магнитные ленты, или просто надеялись на свою незаурядную память. Все они удивлялись, слегка нервничали или даже пугались, когда к ним обращался человек, слывший легендой среди лиц их прежней профессии, человек, который некогда щедро платил им за информацию и помощь. Проверка была проведена по нескольким независимым каналам. Результаты подтвердились.
Геннадий Розовский и Эдмунд Уоллер действительно являлись одним и тем же лицом. Сомнений быть не могло.
Тед Уоллер – лучший друг, руководитель, наставник Брайсона! – на самом деле был глубоко законспирированным агентом ГРУ. Этот церэушник, Гарри Данне, снова оказался прав. Что за сумасшедший дом!
Войдя в вестибюль, Брайсон увидел, что панель интеркома, на которой он некогда набирал кодовый, постоянно изменяющийся номер, теперь исчезла. На ее месте красовался застекленный стенд с перечнем расположенных в этом здании юридических фирм и лоббистских организаций. Под названием каждой фирмы располагался список главных сотрудников этой фирмы и номера их телефонов. Брайсон с удивлением обнаружил, что на двери нет ни сигнального устройства, ни замка, ни какого-либо заграждения. Любой мог беспрепятственно войти в здание и выйти оттуда.
Внутренний вестибюль за стеклянной дверью – кажется, теперь там стояло обычное стекло, не пуленепробиваемое, – слегка изменился. Он выглядел как обычная приемная, и за высокой полукруглой мраморной стойкой сидел единственный охранник, он же секретарь. Молодой чернокожий парень в голубом блейзере и с красным галстуком поднял голову и с легкой заинтересованностью взглянул на Брайсона.
– У меня назначена встреча с… – Ник заколебался на долю секунды, потом у него в памяти всплыло имя из списка сотрудников одного из крайних лобби, – Джоном Оуксом из Американского совета текстильного производства. Я – Билл Тэтчер, помощник конгрессмена Вогэна.
Брайсон подбавил в свою речь легкий техасский акцент. Конгрессмен Руди Вогэн был весьма влиятельным политическим деятелем, представителем Техаса и председателем одной из комиссий конгресса. Он, несомненно, что-то да значил для текстильного совета.