— Я теряюсь, Энди Малоун. Ты выглядишь как ангел, но ведешь себя как соблазнительница. Звуки, которые вырываются у тебя из груди, когда я тебя ласкаю, совсем не похожи на божественное пение, это самая распутная песнь. Золотая и бархатистая, ты похожа на холодного, неприступного идола, но ты таешь в моих объятиях. Поклоняюсь ли я тебе как идолу, или люблю как женщину?
— Люби меня. Сейчас. Пожалуйста, Лайон, сейчас.
Энди повернулась в его руках и опустила ладонь, поощряя возрастающее возбуждение его мужского естества, не оставляя никаких сомнений в том, чего именно ей хочется. Лайон подхватил ее за бедра и перенес на кровать. Он аккуратно уложил Энди, помня о своем обещании, что больше никогда не возьмет ее так поспешно, бездумно. Это не на пользу им обоим. Он лег рядом с ней, и когда Энди перекатилась на него, остановил ее, положив руку на грудь.
— Мы никуда не спешим, — прошептал он, перед тем как легонько поцеловать манящий изгиб.
Твердый сосок скоро оказался у него во рту, он стал играть с ним языком. Эта ласка была искушенной, жаркой, и женщина застонала от желания. Он посасывал его, а затем снова пускал в ход ловкий язык.
— Лайон, пожалуйста.
— Я больше не буду с тобой эгоистом. Дай мне любить тебя.
Его руки гладили ее тело, губы роняли случайные поцелуи здесь и там. Он читал ее, словно у него была секретная карта, находил самые чувствительные точки: тыльные стороны предплечий, дорожка от шеи к груди, нежная кожа живота. Проворный язык нырнул в ямку пупка и присвоил его. А затем его подбородок, нос и губы коснулись ее в таком интимном месте, что она закричала от удовольствия, смешанного с мукой любви к нему. Он практически заставлял ее балансировать на грани, впадать в беспамятство, каждый раз удерживая на поверхности и не давая ей забыться без него. И только когда обоих почти колотило от желания, он накрыл ее собой и вошел в ее сладостное лоно. Лайон двигался ритмично, плавно, приподнимая ее бедра ладонями — чтобы она познала его целиком, всего. Их тела были будто вылеплены друг для друга, их любовь была «синхронной», ровной, страстной. Выдыхая слова нежности и восхищения, он забрал ее с собой, в сладкое забытье.
— …так хорошо, когда ты….
— …глубоко внутри…
— …да, да….
— … я думал, ты можешь лгать, когда сказала…
— После Роберта у меня никого не было.
— Лес?
— Никогда, Лайон. Клянусь.
— Боже, Энди. Это было так хорошо.
— Мне тоже. И, Лайон, раньше так никогда не бывало.
— Ты хочешь сказать?..
— Да, никогда раньше. Поцелуй меня.
— Не слишком горячо?
— Нет.
— Холодно?
— В самый раз. Где мыло? — спросила она.
— Я первый.
— Нет, я.
Любящие руки заскользили по его широкой груди, покрытой курчавыми волосами. Привередливый язык стал дерзким. Пальцы остановились на линии талии.
— Энди?
— Да?
— Что случилось?
— Я боюсь.
— Потрогать меня? Не бойся, потрогай меня, Энди.
Она искала его — робко. Она коснулась его — смело. И она любила его — с детской невинностью.
— О господи, Энди. — Он накрыл ее руку своей. — Да, моя сладкая девочка, да! — Он прижал ее к мокрой стенке, отделанной плиткой.
— Теперь твоя очередь, — задыхаясь, сказала она.
— Я пропускаю свой ход.
Обессиленные, они лежали на кровати — переплетенный узел рук и ног. Он лениво проводил пальцами по ее спине — вверх и вниз. Она зарылась носом в его грудь.
— Что ты думаешь о моем отце, Энди?
— Почему ты сейчас спрашиваешь об этом?
Она почувствовала, как он усмехнулся.
— Не знаю. Думаю, потому что он всегда беспокоился, что о нем думают люди, как они читают книги по истории.
— Он был великий человек, Лайон. Чем больше я читаю о нем, тем больше восхищаюсь им как солдатом. Но не таким я его запомню. Я всегда буду думать о нем как о старом добром джентльмене, который любил сына, обожал давно почившую жену, уважал других людей и ценил уединение. Я права?
— Больше, чем тебе может показаться.
Он убрал руку из-под нее и подтянулся, чтобы облокотиться спиной об изголовье кровати. Не стыдясь собственной наготы, он согнул колено, чтобы потянуть ее вверх и прижать к себе.
— Знаешь, ведь Лес был прав, — тихо промолвил Лайон.
— Прав насчет чего? — спросила она, глядя на его задумчивое лицо. Энди не хотела этого знать, но должна была спросить, потому что ему нужно было выговориться.
— О том, что есть конкретная причина, по которой мой отец стал отшельником, что Майкл Рэтлиф хранил секрет, заставивший его уйти из армии и от людей.