Это ставило Ульрику на грань гибели. Если она не сможет аккуратно обойтись с Квентином, ее прикончат. Конечно, существовали и другие варианты развития событий. Окна комнаты не закрыты и уж тем более не зарешечены. Можно снова сбежать и на этот раз спрятаться, найти убежище в лесу и никогда больше не забивать голову необходимостью вести себя с жертвой сдержанно.
Ульрика скользнула взглядом по окнам. Они манили. При одной мысли о том, чтобы позволить себе бежать, сдаться на милость зверя, что рычал внутри, жить как волк, охотиться в ночи, Ульрика испытала ни с чем не сравнимое, прекрасное чувство. Вот истинное наслаждение — гнаться, завывая, наброситься на жертву и выпить досуха, распростертую на траве под тяжестью ее тела…
Но у этой дикой свободы есть и другая сторона — охотники, люди с факелами. Ульрике вспомнились времена юности, когда отец поднимал своих гусар и они отправлялись в леса на поиски чего-то, что утаскивало крестьян по ночам. Тогда она не знала, что это. Отец никогда не рассказывал.
Вот что ожидало ее: если она выберет жить как животное — и умереть придется как зверю. Загнанному зверю. Она станет прятаться, голодать и ни на секунду не испытает уверенности в собственной безопасности.
Оставалась еще одна причина, возможно, самая важная. Волки ходят стаями, лисы живут парами. Уйдя в лес, встретит ли она там других вампиров, выбравших дикую жизнь? Ульрика не из тех натур, которые наслаждаются одиночеством. Дома девушка никогда не оставалась одна — с ней были либо воины отца, либо товарищи по патрулю или страже. Даже когда отец отправил Ульрику на юг в качестве своего посланника, она всегда путешествовала в компании — с Феликсом, Максом и остальными. И теперь, в этой новой жизни, совершенно незнакомой, протекающей по неизвестным правилам, ей и подавно не хотелось бы остаться одной. Графиню она едва знала — еще не прошло и двух недель с тех пор, как та подобрала Ульрику на дымящихся руинах Дракенхофа. Но одна мысль о том, чтобы расстаться с Габриеллой, лишиться ее мудрого наставничества, парализовала девушку. Тогда она просто пропадет. Она могла умчаться в лес, но эта прогулка станет короткой. Очень скоро явятся охотники, и Ульрика умрет в одиночестве, проклятая всеми.
Позади зашевелился Квентин. Девушка глянула на часы. Пересыпалась уже четверть песка. Сердце замерло на секунду. У нее получалось! Йоханнес к этому времени уже умер. Хвастаться, конечно, пока нечем, но происходящее уже выгодно отличалось от предыдущей попытки.
Обрушилась новая волна голода. Ульрика выругалась под нос. На несколько мгновений удалось отвлечься, погрузиться в мысли, но теперь жажда вернулась — и стала сильнее, чем девушка когда-либо испытывала. Густой запах крови молодого рыцаря висел в воздухе и колыхался, подобно туману. Разум Ульрики заволакивали видения резни, стоило лишь глубоко вдохнуть. Она видела, как прыгает, и вот стул Квентина разлетается в щепки, юноша падает на пол, когти разрывают его дублет, а клыки вонзаются в шею.
Зашипев от усилия, Ульрика заставила себя остаться в кресле. Она закрыла глаза и стиснула подлокотники так, что те заскрипели. Она застыла на месте, дрожа от напряжения, как натянутая тетива, и позволила себе в красках представить все, что так хотела сделать. Вот она раздирает Квентина, жадно набрасывается на него, отрывает плоть и глотает не жуя; вот живот ее раздувается от непривычного обилия пищи, кружится голова, ее подташнивает и мощно рвет: вот она дрожит от стыда в красной луже, где плавают куски непереваренного мяса.
Стыд. Вот что мучило ее сильнее, чем физическая боль от скручивающего голода. Как могла она, боярская дочь, кислевитка до мозга костей, суровая, как зимы ее родины, со стальной волей воина фронтира, — как могла она, женщина, за плечами которой стояли такие предки, позволить себе превратиться в тупого зверя, в тварь, которая катается в собственной рвоте, в чудовище, неспособное контролировать желания? Это недостойно. Это оскорбляет достоинство ее и всех ее предков.