Блютегель засмеялся — захихикал тоненько, придушенно.
— Белый король!
Граф еще раз тряхнул его.
— Что? Говорите внятно!
Блютегель закашлялся. Захрипел:
— Вы поступили очень разумно, граф, не сказав нам, куда мы идем. Но, произведя свои расчеты, вы оставили на карте шахматные фигуры. Белый король стоял у Амбосштейна. Я знал, куда мы отправимся, еще до того, как мы покинули Штирвудский лес два дня назад.
— Двух дней все равно недостаточно, чтобы добраться из Нульна вовремя.
— Да, но ламии уже ждали у Аршеля, думая, что вы нападете там. Всего ночь — и они уже у Амбосштейна. В последний раз я сообщил им только окончательную расстановку.
Фон Мессингхоф зарычал и отшвырнул Блютегеля, так что тот с глухим стуком ударился спиной и затылком о переборку — и со стоном сполз на палубу.
— Вот мне расплата за доверие к людям. — Граф перешагнул через старика, выпуская когти. — В итоге они всегда идут против тебя.
Он замахнулся, собираясь располосовать горло Блютегеля, но тут за спиной его еле слышно просипели:
— Нет, господин. Пожалуйста.
Ульрика, фон Мессингхоф и другие обернулись. Рукке присел, морщась, опираясь на изувеченную руку, — и смотрел на своего человеческого отца единственным оставшимся глазом.
— Позвольте мне убить его, — прошептал он хрипло, словно у него было перерезано горло. — Он больше, чем кто-либо, виноват в том, что случилось со мной.
Блютегель вскинул голову.
— Нет, Рукке, — выдавил он дрожащим голосом. — Я же говорил тебе не лезть, держаться подальше…
Фон Мессингхоф глянул сверху вниз на молодого вампира.
— Вы убьете своего отца?
— Вы — мой отец, — выдохнул Рукке. — И я докажу, что достоин быть вашим сыном.
Граф секунду задумчиво смотрел на него, потом пожал плечами и пинком подтолкнул Блютегеля ближе к Рукке. Юноша, как наполовину раздавленный паук, заполз на отца и открыл изувеченный рот.
— Пожалуйста, Рукке, — всхлипнул старик. — Я сделал это ради тебя. Я пытался тебя спасти.
В раздробленных челюстях Рукке едва ли остался хоть один целый зуб, но он все равно прокусил шею Блютегеля, терзая плоть зазубренными пеньками. Старик кричал и лягался, но Рукке прижимал его к доскам и пил, чавкая, как старая карга, хлебающая суп, и на палубе под ними расплывалась кровавая лужа.
Отилия и Лассариан с отвращением отвернулись, но Ульрика не могла отвести взгляд. Она видела, как слабеет сопротивление Блютегеля, как начинают затягиваться раны Рукке — все, кроме самых серьезных; рука, лицо, опаленный скальп оставались омерзительно-влажными.
Фон Мессингхоф смотрел на этих двоих угрюмо и печально.
— Вы с самого начала были ошибкой, — тихо произнес он. — Обращенный из жалости, а не по любви. А теперь вы совершили преступление, не подлежащее искуплению. Ваш отец был хорошим человеком — вы бы таким никогда не стали, но ваше трудное положение вынудило его повернуть против меня. Из-за вас я потерял его.
Рукке, поглощенный кормежкой, похоже, ничего не слышал.
Граф вздохнул и обнажил меч.
— Я признаю свою вину, и вы столь же невинны в своих преступлениях, как щенок, прогрызший дыру в ботинке, но ошибку надо исправить, а смерть вашего отца — отмстить.
Эти слова вроде бы проникли в затуманенный кровью мозг Рукке. Он оттолкнулся от трупа отца, встал на колени и уставился на фон Мессингхофа уцелевшим глазом.
— А? — сказал он.
Одним взмахом меча граф снес с плеч кошмарную голову. Она откатилась, а туловище Рукке шлепнулось на тело отца — как будто мертвецы обнялись.
Фон Мессингхоф вытер клинок о шарф и убрал оружие в ножны.
— Сына выбросьте за борт, — велел он принесшим Рукке людям. — Отца, когда причалим, похороните с соблюдением всех обрядов его веры.
Мужчины торопливо перевалили тело Рукке на одеяло, а фон Мессингхоф повернулся к Ульрике — и склонил голову.
— Спасибо, что разоблачили предателя, — сказал он, — хотя мне очень хотелось бы, чтобы это оказался кто-то другой.
Ульрика поклонилась.
— Мне жаль, господин.
Он отмахнулся.
— Оставьте меня, все. Поспите. К ночи мы доберемся до Аршеля. Готовьтесь. Я должен продумать план. Другого шанса нам не представится.
Ульрика встала, шагнула к двери вместе с другими — и придержала ее для них. Отилия, проходя, наградила ее ядовитым взглядом.
— Леди, — спросила Ульрика, выходя следом за ней, — чем именно я так рассердила вас?