— Быстрее, чем твое, скрюченный старый лицемер, — прорычала Ульрика. — Какой ад ждет тех, кто получает удовольствие от чужой боли?
Улыбка сбежала с губ старика, и он повернулся к тяжелым деревянным дверям каморки.
— Можете начинать, капитан. Всю добытую информацию принесете мне.
Шенк отсалютовал уходящему:
— Слушаюсь, великий магистр.
Потом он кивнул монаху:
— Берите перо, брат. Фиксируйте каждое слово.
— Да, капитан, — ответил монах, поспешил к помосту, взобрался на высокий табурет, обмакнул гусиное перо в чернильницу и склонился над пергаментом, готовый записывать.
— Зафиксируйте-ка это, брат, — велела Ульрика. — Я не стану говорить ни с кем, кроме Карла-Франца. У меня послание от королевы, и это личное дело глав государств. Ваши пытки лишь разозлят меня, и, когда я выйду наконец на свободу, настанет время жестокой расправы. Отпустите меня сейчас же и доставьте во дворец, или пострадаете от последствий.
Капитан Шенк фыркнул и двинулся вокруг дыбы, при каждом шаге похлопывая себя дубинкой по ноге.
— Вижу, вы унаследовали дар болтовни от своей языкастой госпожи, но меня уже не одурачите. — Он вздохнул. — Так много вещей, о которых мне хочется тебя расспросить. Ведь многое так и осталось загадкой с тех пор, как пути наши пересеклись. Но есть и насущные вопросы. Где твоя госпожа? Кто напал на императора у Амбосштейна? Кто за всем стоит? С чего бы начать?
Скованная Ульрика напряглась, глядя, как Шенк, изображая задумчивость, поглаживает выступающую челюсть. Несмотря на дерзкие слова, она очень боялась того, что должно произойти, паника захлестывала ее приливной волной, топя рациональные мысли. Если Карл-Франц не узнает, что ее взяли, она останется в этой ловушке навечно. Кошмарные картины закружились перед глазами. Что могут сотворить палачи с тем, кто не способен умереть? Ей не придется отправляться в пустоту, чтобы мучиться целую вечность. Охотники на ведьм способны держать ее здесь веками, поколение за поколением, сдирая с нее кожу, сжигая, ломая кости — но никогда не даруя смерти. Боги отца, она должна выбраться отсюда! Должна выбраться!
— Что ж, — решил наконец Шенк. — Давайте начнем с простого. Ваше настоящее имя?
Ульрика замешкалась, опасаясь ляпнуть что-то не то, боясь, что ее ударят за ложь, но зная, что ее ударят, и если она откажется говорить. Может, действительно назвать ему свое имя? Почему нет? Какое это имеет значение? Ее семья мертва. Шенк не сможет причинить им вреда. Но инстинкт все же заставлял ее медлить. Если она выдаст палачу одно, станет куда труднее не выдать следующее, и следующее, и так далее. И вообще, зачем ей говорить что-либо? Он ведь не отпустит ее, когда она расскажет то, что он хочет знать. Ее станут мучить вне зависимости от того, что она скажет и заговорит ли она вообще. А раз так, почему бы не раздосадовать его посильнее?
— Графиня Эммануэль Нульнская, — проговорила она, щерясь.
Лицо Шенка покраснело от гнева, он занес дубинку над левой рукой пленницы, собираясь раздробить мелкие кости, но тут за дверью раздались шаги и сердитые голоса. Шенк замер, не опуская дубинки.
— Она наша пленница, майн герр, — прозвучал голос великого магистра, высокий и напряженный. — Нам ее и допрашивать.
— Она пленница императора. Вы удерживаете ее вопреки его прямому приказу, — сказал более низкий голос, и Ульрика вздохнула с облегчением. Говорил Людвиг Шварцхельм.
В помещение вошли двое — первым старик, пятившийся спиной вперед, жестикулируя, вторым Защитник императора — на голову выше великого магистра и вдвое шире его. Одно его появление словно оттеснило Шенка от дыбы.
— Мы удерживаем ее ради безопасности императора, — сказал старик. — Она опасна, она нечисть с черным сердцем, ее нельзя подпускать к императору.
— Настолько опасна, что вы и арест ее держите в тайне от него? — поинтересовался Защитник, глядя на Ульрику сверху вниз, уперев в бока руки-окорока. — Когда именно вы собирались сообщить нам, что она у вас?