Ульрика уставилась на нее — взбешенная, но преисполненная невольным завистливым восхищением. Невообразимая смерть проносилась под ней, но графиня оставалась верна правительнице и своим принципам. Она поступала в точном соответствии со своими законами и в то же время пыталась спасти Ульрику. Как жаль, что Ульрика не желает больше спасения.
— Госпожа, — выдохнула она. — Мать…
Сухой всхлип сотряс тело, и онемевшие пальцы разжались, но Ульрика выкинула другую руку, затащила Габриеллу через балюстраду, и они вместе упали на брусчатку, рядом с оброненным мечом Ульрики.
Так они лежали несколько секунд, тяжело дыша, но потом пальцы Габриеллы вновь железной хваткой стиснули запястье Ульрики.
— Дочь, мне жаль. Я бы хотела…
Ульрика схватила меч и приставила его к горлу графини, а когда та оцепенела, высвободила руку.
— Мне тоже жаль, госпожа. И я бы тоже хотела. Но я не могу пойти с вами. Не сейчас. Пока — нет.
Казалось, Габриелла вот-вот заплачет.
— Ульрика, есть только сейчас. Другого шанса не представится.
— Значит, никогда. — Ульрика поднесла руку Габриеллы к своим окровавленным губам, поцеловала ее, потом встала, занесла ногу — и свирепым пинком раздробила правое колено графини.
Габриелла охнула от боли и удивления, а Ульрика, пошатываясь, пошла прочь, бросив на ходу:
— Чтобы у вас было оправдание тому, что вы не остановили меня.
Какую-то секунду Ульрика прикидывала, не прыгнуть ли ей все-таки в реку, но момент был упущен. Она все еще терзалась виной за все совершенные зверства, все еще считала себя чудовищем, но что-то — возможно, храбрость и преданность Габриеллы — заставляло чувствовать, что убить себя сейчас слишком эгоистично.
Ульрика давала обещания, которые должна сдержать. Она обещала Фамке, что найдет способ ее вылечить, обещала Шталекеру, что вернет Мэгс прядь ее волос, да и души невинных, которых она погубила — убила за грехи, совершенные другими, — лежали на ее плечах тяжким грузом. Сотни, тысячи душ. Так может ли она покончить с собой сейчас, не загладив вины?
Решительно крякнув, она неуклюже повернула в сторону Фаулештадта, опираясь на меч как на трость.
— С обеих сторон дежурит охрана, — сказала за ее спиной Габриелла. — Ламии. Вам не выжить.
Ульрика споткнулась и застыла, озираясь. Повсюду стоял туман, и нельзя было понять, лжет графиня или нет. Выругавшись, она повернулась на север, потом на юг, думая о сотне вещей, которые могла бы сделать, не будь так изранена. Она могла бы спуститься по опорам моста и шмыгнуть на набережную под самым носом охраны.
Могла бы разбежаться и перепрыгнуть через их головы прежде, чем они поймут, что к чему. Могла бы…
Плеск воды и скрип трущихся друг о друга канатов прервал ее размышления, заставив шагнуть к балюстраде. Из тумана выплывал темный силуэт рыбачьей лодки. Ульрика слышала разговоры людей на борту, чувствовала их сердечный жар. Это муниципальное суденышко, спасательный шлюп с лебедками и кранами на носу и корме, несомненно, шло к месту крушения барж фон Мессингхофа, чтобы заняться расчисткой. Что же, лодка, по крайней мере, идет за городские стены. Ульрика шагнула на перила, подпуская шлюп ближе.
— Дочь, пожалуйста…
Ульрика оглянулась на Габриеллу, все еще лежавшую на камнях, нянча раздробленное колено.
— Маннфред фон Карштайн жив, графиня. Война должна была проложить путь к его пробуждению и вторжению. Теперь, возможно, воцарится мир, но Карштайн не остановится. Он придет, рано или поздно. Скажите своей королеве, что надо быть наготове.
Ульрика прыгнула на мачту корабля, скользнувшую всего несколькими ярдами ниже моста, — и повисла на ней, вслушиваясь, не поднимется ли тревога. Тревога не поднялась.
Когда лодка, пройдя под мостом, вышла с другой стороны, Ульрика оглянулась на балюстраду, но лицо Габриеллы над перилами не появилось. Однако девушка все равно мысленно попрощалась — и перевела взгляд на реку.
Хотя вина, горе, раскаяние в содеянном, жалость к тем, кому причинила боль, сдавливали ее грудь так, что хотелось плакать, она все равно ощущала странное возбуждение. Весь мир лежал перед ней, и, хотя Ульрика не знала, что станет делать и куда пойдет, она была счастлива остаться одна. Она провела в гнезде достаточно времени и слишком долго искала другое гнездо, покинув первое. С этого момента у нее не будет больше ни госпож, ни господ, ни любимых, ни врагов. Она не последует за чужими мечтами и не станет бунтовать против них. Она пойдет своей дорогой, одна, пока не разберется, кто она есть на самом деле — человек или чудовище, герой или злодей.