– В самом деле?
– Нет, – однозначно заявил Лаудер.
– А можешь ты ДУМАТЬ о чем-либо вне ограничений?
– Ум человека на самом деле не способен постичь бесконечность. Ну, так и что?
– Значит, ты безапелляционно отвергаешь то, что не можешь понять. – Вандервеен внимательно смотрел на него из-под кустистых бровей. – То, что нельзя ни доказать, ни опровергнуть.
– Попробуйте сами доказать то, что вы здесь говорите, – выпалил Лаудер. По мере того как сознание его воспринимало жуткий подтекст слов капитана, он все больше терял самоконтроль.
Вандервеен отвечал ровным голосом:
– Гиперпространственный крайне эффективен, однако и он не имеет стопроцентной гарантии. То есть он работает в любом пространственном континууме. Здесь же – не действует. Вдобавок – никакой свет не проникает в данный момент за борт корабля. И никакие радиосигналы – по бортовой рации.
– Рация, – Лаудер с досадой хлопнул себя по лбу. – Совсем забыл про нее.
– Мы уже пробовали, пока ты дрых. Рация молчит, как могила. – Скрестив руки перед грудью, капитан размеренно расхаживал по рубке. – Итак, мы имеем некое место, которое по сути не является космосом, пространством в нашем понимании. Нечто холодное и стерильное. Где не существует всех гравитационных и электромагнитных явлений, о чем красноречиво свидетельствует молчание всех наших приборов. Короче говоря, то, что стоит в стороне от всего материального и от любых созидающих сил материи. Полное отрицание. Ультима Туле. Место, забытое Богом. – Он посмотрел на них, выставив бороду. – Гиперпространственные вынесли нас на обочину, и мы – за пределами вселенной.
– Что ж, – заговорил Сантел, – вот как обстоит дело, на мой взгляд. – Все вещи, с которыми мы знакомы: свет, гравитация, воздух, пища, тепло, общество и так далее, – заключены внутри корабля. По ту сторону – ничего, кроме, наверное, кораблей, рассеянных по бесконечному кладбищу мрака, сорок кораблей, тех самых, которые исчезли, не оставив ни сигнала, ни следа за три тысячи лет, после того как гиперпространственный двигатель вошел в широкое пользование. Ушли вовеки, – заунывно бубнил Сантел, видимо, получая странное болезненное удовольствие. – Во веки веков – аминь!
Лаудер в неистовстве стал восклицать:
– Мы еще выберемся отсюда. Мы улетим в сиянии славы. Мы не станем ждать, пока придет новое царство. – Он поочередно сверкал глазами на спутников, ожидая возражений. – Потому что я сейчас же стартую ракетными двигателями.
– Бесполезно, – отвечал ему Сантел. – Один час гиперпространственных покрывает большее расстояние, чем ракеты – за двести лет, даже если топливо…
– Плевать на топливо! Горите вы вместе с вашим топливом!
Двое молчали. Их взоры следовали за Лаудером, который усаживался в кресло пилота, возился с инжекторами, включал зажигание. Корабль ревел и трясся.
– Видите? – Он выскочил из кресла, стараясь перекричать шум, и сплясал небольшой танец триумфа. – Видели?
– Видишь? – крикнул Сантел еще громче. Он указал на шкалы измерителей. Их стрелки трепетали в полном согласии с вибрацией корабля, но больше ничего не происходило. Ни толчка вперед. Ни завывания скорости. Ни тяжести ускорения. Реагировал только термометр. Он проворно карабкался вверх. Тепло хлестало от кормы, почти никакой излучения вовне не было.
– Вырубай, Лаудер! – скомандовал Вандервеен, заметив, что показания термометра уже перебираются за красную линию. – Вырубай – или мы поджаримся заживо.
– Поджаримся! – взвыл Лаудер, не обращая внимания на термометр и продолжая свою безумную пляску у панели управления. – Кому какое дело? Ведь мы возвращаемся. Домой. Туда, где деревья и цветы. Где Винифред смеется, счастливая навсегда.
Ракетные двигатели ревели. Жар нарастал. Пот струился по его щекам, незамеченный в этом буйстве и торжестве.
– Моя Винифред. Мой дом. Мы – на пути.
– Пространственная эйфория, – хмуро прокомментировал Сантел.
– Лаудер, я же сказал – вырубай!
– Назад – к солнцам, лунам, морям, облакам! Назад к людям, к миллионам людей. Скажите спасибо мне. Бутылка откупорена, скажите спасибо.
– Вырубай! – Вандервеен двинулся к нему: волосы на голове слиплись, с бороды струился пот. До критической отметки оставалась всего треть пути ртутного столбика.