— Точно так, — ответил майор. Ответ прозвучал суховато. Были на то свои причины.
— А ты сможешь сам сейчас подбросить бумаги к нам? — спросил Костин. — Или прислать человека?
— Буду через десять минут, — отозвался майор.
— Спасибо, жду. — Костин положил трубку и сказал: — Собинов. Из Смольного. Они тоже получили… письмецо.
— Текст? — быстро спросил Любушкин.
— Идентичен. У них — первый экземпляр. На несколько секунд в кабинете повисло молчание. Руководители Управления ФСБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области были совершенно очевидно озабочены. Вчерашний взрыв в Агалатово, события в Приозерске, письмо с ультиматумом образовали стройную логическую цепочку. Связи между этими звеньями могло и не быть. Могло иметь место совпадение, какие не так уж и редки в жизни… Любой из них дорого бы заплатил, чтобы это было так.
Костин посмотрел на часы и — точно так же — его движение повторили Любушкин и Егорьев. Профессионалы слишком хорошо понимали друг друга. Все три хронометра показывали 9.28. До полуночи оставалось всего четырнадцать с половиной часов. Срок совершенно недостаточный для хорошей разработки темы и принятия эффективных мер. Все преимущества в этой ситуации были на стороне террористов.
В УАЗе изрядно трясло. Каждый стык плит на бетонке передавался пассажирам. Впрочем, четверых пассажиров это даже радовало — тряска выколачивала остатки сна. А спать им всем пришлось чуть больше двух часов.
— Раньше эти склады принадлежали Ладожской флотилии, — рассказывал представитель контрразведки капитан третьего ранга Терентьев. — А где теперь флотилия?
— Что, совсем развалили? — спросил Реутов.
— А-а, — неопределенно взмахнул рукой Терентьев, — и говорить не хочется… Я вот один остался — анахронизм военно-морской. Потом склады передали армии. Года полтора назад. Передача такого большого хозяйства — это та еще эпопея. Если по существу говорить, то больших нарушений не было. Можно поднять акты приемки. Но… — кап-три провел ладонью по голове с залысинами, — но раздолбайства хватило… Сами наверняка знаете.
Климов понимающе кивнул. В последние годы именно Вооруженные Силы стали основным поставщиком оружия для террористов и бандитов. Некоторые наивно полагали, что основной поток оружия, взрывчатых веществ, снаряжения идет из зон военных конфликтов. Так! Но в эти самые пресловутые зоны оно откуда попадает? Во! То-то… безденежная, голодная, деморализованная армия готова торговать чем угодно. Лишь бы платили.
И торговала. Тон в этом деле задавали маршалы и генералы. Глядя на них, на их дачи и автомобили, в процесс втягивались сотни — нет! — тысячи офицеров, прапорщиков, рядовых. Из всех прорех проносившегося до дыр русского мундира сыпались танки и вертолеты, патроны и бушлаты, текла солярка и консервированная кровь.
— Процесс пошел! — сказал когда-то главный Прораб Перестройки. — Теперь его нужно углубить!
Углубили. Так углубили, что дно стало видно. УАЗ подкатил к воротам склада. Невыспавшийся, настороженный майор Мискин встретил офицеров на КПП. О цели их приезда его известили телефонным звонком из штаба округа всего десять минут назад. «Ревизия, — сказал незнакомый майору помощник начальника службы тыла, — в рамках и объеме, который обозначат сами ревизоры». Помощник помолчал немного и добавил:
— Ну, Мискин, ты попал!
— А… приказ о проведении ревизии? — растерянно спросил начсклада. Он и сам понял, что попал.
— Будет тебе приказ… Ты там перед ними сильно-то не выеживайся. Это, бля, военная контрразведка! Приказ ему… бля!
Офицеры прошли на территорию в/ч. Все, кроме Мискина, в штатском. Маленький майор в длиннополой шинели семенил впереди и чувствовал затылком неприязненный взгляд Реутова — особиста, как окрестил он сам сотрудника ФСБ, который устроил ему разнос накануне. Мискин искренне считал, что незаслуженно.
Ревизию начали с изучения документов. Из них следовало, что тротил на склад последний раз поступал более трех лет назад. Поставщиками-производителями были два разных завода. Один из них теперь был уже ближним зарубежьем. Отпускалась со склада взрывчатка за это время трижды: два раза получателем стало дорожно-строительное управление. Брали они помногу: триста килограммов в апреле 97-го и двести десять в апреле этого. Еще один получатель — экспедиция геологоразведки — взял всего десять килограммов. Все накладные и наряды-разрешения с красной полосой по диагонали были в порядке. С соответствующими печатями и визами.
— Ну что ж, — сказал Климов. — Бумаги у вас в ажуре. Давайте-ка теперь ручками тротил пощупаем.
— Давайте, — ответил Мискин. И сердце у него заныло.
При входе в помещение склада все курящие сдали сигареты и зажигалки тщедушному солдатику с фиолетовым синяком под глазом. Вид у него был жалкий, забитый. Мискин индифферентно смотрел мимо рядового. Он понимал, что думают о нем офицеры ФСБ.
Тысяча триста двадцать килограммов тротила хранились в ста тридцати двух фанерных ящиках. Стальные проушины схвачены проволокой с кругляшкой алюминиевой пломбы. Каждый ящик имел брезентовую ручку-петлю для переноски и был выкрашен в защитный цвет. На верхних ящиках лежал толстый слой пыли. Терентьев провел ладонью по крышке, и под пылью обнаружилась восьмизначная черная маркировка. Ее, видимо, наносили по трафарету на заводе-изготовителе.
— Начнем, — сказал кап-три.
В полупустом бетонном помещении голос прозвучал гулко и зловеще.
Офицеры приступили к работе. Первый ящик с сорванной пломбой они обнаружили через десять минут. Начсклада оторопело уставился на него и, помедлив секунду, взял в руки.
— Полный, — произнес он. — Тяжелый. А пломба, может, при погрузке оторвалась. На полу где-нибудь валяется…
— Давайте проверим, — сказал Сашка Реутов. Четыре белых силикатных кирпича мирно лежали в фанерном, некрашеном изнутри гробике.
— Ай да прапор! — хмыкнул тот же Реутов. — Ай да Колесник! Где ты сейчас, Ваня? Ау!
Наряд транспортной милиции двигался по вагону электрички. В этот утренний час пассажиров было много. В том числе — в камуфляже. В том числе — усатые. Вот моду взяли, подумал старший сержант Юрченко, каждый второй камуфлированный, как партизан. А каждый третий с усами. По таким приметам можно пачками задерживать. Вон их сколько… в предыдущем вагоне было четверо пятнистых. А в этом пятеро. Нет — шестеро. Нравится им, что ли, в Рембо играть? Моя б воля — век форму не надевал. Осточертела. А эти… придурки. Вырядятся лесным пугалом и кайфуют.
К ориентировке на Колесника была приложена фотография. Действительности она, впрочем, соответствовала не особо. За те полтора года, что прошли с момента фотографирования, Иван Колесник успел изрядно располнеть. Морда лица округлилась, заматерела. В свои двадцать три он выглядел значительно старше. Та же ориентировка сообщила, что дезертир вооружен и, в случае его обнаружения, проводить задержание в людном месте запрещено. «Дезертир, — зло думал Юрченко. — На прошлой неделе один, на этой другой. Потом — третий, четвертый… И все озлобленные и вооруженные…»
— Старший сержант Юрченко. Попрошу предъявить документы, — прозвучало почти над ухом у Колесника. Он сидел у окна, прислонившись к стене вагона. Глаза закрыты. Кажется, что человек дремлет… А правая рука за пазухой сжимала рукоять обреза. Глаза Ванька прикрыл еще и потому, что смотреть сквозь чужие очки с линзами плюс две диоптрии ему было трудно. «Вот черт! — подумал он. — Непруха. Амбец. Не буду глаза открывать. Сплю я. Сплю. Отойдите. ЭТО НЕ Я!»
— Да что за дела? — сказал мужик в камуфляже, к которому обратился старший наряда. Он сидел напротив Ваньки, читал газету. — Второй раз сегодня проверяют.
— Не волнуйтесь, товарищ лейтенант. Формальность, — ответил голос.
У Колесника отлегло от сердца. Он понял, что невидимый мент Юрченко обращается не к нему. Колесник приоткрыл веки и разглядел напротив молодое усатое лицо под офицерской фуражкой. Картинка была нечеткой, размытой проклятыми очками.
Армейский лейтенант с петлицами артиллериста сунул руку под бушлат, и у Юрченко мгновенно и остро закололо в подреберье. В июле прошлого года при такой же рутинной проверке документов погибли два его напарника. Поддатый мужик расстрелял их в тамбуре. Юрченко спасла чистая случайность. Убийца пытался скрыться, но был убит в перестрелке. С тех пор старшего сержанта неотрывно преследовали страх и картина того душного июльского дня. С тех пор он пил. Но страх оставался.