Но Руст не видел, что происходит на экране. Он только слышал печальный звук так хорошо знакомого ему инструмента. Ему даже казалось, что он дотрагивается правой рукой до гладкой деки, украшенной перламутром, ощущает пальцами дерево смычка. Отец Руперта долго не расставался с инструментом, но потом подарил сыну, чтобы Руперт учился играть.
Очнувшись от своих мыслей, Руст заметил, что Тельген немного приподнялся со стула. Со стороны коридора донесся какой-то грохот, и Эрнст смотрел туда. Нервозное поведение лейтенанта не обмануло Руста. Он догадался, что между присутствием в зале Тельгена и неожиданным появлением пропагандистских листовок, передававшихся из рук в руки солдатами, видимо, существует прямая связь. Беспокойство Руста росло. В коридоре снова послышались грохот и шум. Все обернулись, кое-где раздалась ругань. Кто-то резко, пронзительно рассмеялся. Слишком резко для смеха, скорее, это было похоже на крик. А затем случилось то невероятное, о чем позднее с возбуждением говорили в штабах дивизий, полков и в солдатских казармах на берегу Днепра. Музыка резко оборвалась, изображение исчезло с экрана. Все погрузилось в темноту. Кто-то крикнул, чтобы зажгли свет, кто-то зачиркал спичками, многие попытались пробиться к дверям. У входа замелькали фонарики полевых жандармов. Чей-то властный голос, перекрывая шум, громко прокричал:
— Всем оставаться на местах! Фильм сейчас будет продолжен!
Услышав этот голос, Руст насторожился. Это крикнул Эрнст! Суета, шарканье и ругань постепенно стихали. На экране заплясали обрывки кадров. Блики света замелькали на лицах замерзших солдат. Из громкоговорителя сначала раздался хриплый свист, а затем послышались отдельные слова. Возможно, диктор зачитывал приказ военного коменданта города? Фонарики погасли. Руст, в суматохе опустившийся на чье-то чужое место, огляделся вокруг, поднялся, затем сел снова.
— Эрнст! — позвал он вполголоса. — Эрнст!
В эту минуту из громкоговорителя внезапно раздались слова, которые здесь, в этом неприветливом городе, в тысячах километров от родного дома, произвели такое же впечатление, как если бы было объявлено, что война закончена и можно ехать домой.
Домой!
Солдаты напряженно слушали. Неизвестный диктор говорил о родных лесах, о лучах солнца, пробивающихся сквозь листья деревьев по утрам, когда идешь на работу, на завод или в поле. В кармане приятно шуршит бумага, в которую мать завернула завтрак, под ногами шелестят прошлогодние листья, среди ветвей деревьев поют ранние птицы…
Зал пришел в движение. Одни скептически пожимали плечами, другие нервно комкали в руках шапки, хватаясь за ставшие вдруг тесными воротнички. Многие сидели неподвижно, уставившись на экран.
«Германия…»
Неизвестный диктор у микрофона произнес это слово не так, как произносили его офицеры. Оно прозвучало сейчас как упрек.
«Германия, товарищи, ждет нас! Мы должны не умирать, а жить для Германии! Восстаньте против бессмысленного уничтожения миллионов людей!..» Слова, сначала размеренные, затем заторопились, как бы набегая друг на друга.
«Поверните ваше оружие на благо родины! Здесь, у берегов Днепра, вы проливаете кровь попусту, как год назад проливала ее 6-я армия…»
В громкоговорителе послышались свист и шум. Незримая сила, державшая до сего момента в подчинении двести солдат и офицеров, была мгновенно сломлена: все наперебой заговорили, загалдели, посыпались ругательства.
— Свет! Дайте же по крайней мере свет!
— Откройте двери!
— Мы хотим смотреть фильм!
— Заткнитесь!
— Отсюда никому не выходить!
Какой-то офицер кинулся вон из зала, пытаясь выскочить на улицу. Где-то по соседству защелкали выстрелы. Полевой жандарм лучом фонарика ощупал массу рвущихся к двери людей, словно разыскивая незваного гостя, как будто тот должен был находиться в зале и возвышаться над всеми остальными. Луч фонарика скользнул по темным волосам Раисы, стоявшей у самой двери. И тут на экране появились две короткие строчки, составленные из неровных, неуклюжих букв:
«Вперед, к свободной Германии!
Мы, приговоренные к смерти, взываем к вам!»
Унтер-офицер Руст уже давно вскочил со своего места. Расталкивая солдат, рвавшихся к выходу, он пробирался к мужчине в офицерской фуражке набекрень, стараясь не выпускать его из виду.
— Послушай, Эрнст! — тихо произнес он и тут же боязливо замолк, подумав: «А вдруг я его выдам? У него наверняка документы на другое имя, и я не должен называть его Эрнстом…»