— Вещь хорошая, но… — Шервуд пальцем освободил от повязки рот, чтобы удобнее излагать замечания. Но тут снова появился доктор.
— Уже? — спохватился Костя. — Ну, до завтра…
— Сегодняшняя порция впечатлений исчерпана? — осведомился Шервуд.
— Завтра, — сообщил доктор, — будут рассматриваться проекты научной станции для Венеры. Вам разрешено присутствовать, заочно разумеется.
— Ураган уже вынес свой приговор, — спокойно сказал Шервуд. Посмотрим, что скажут теперь люди.
«Это — моя нога», подумал он про себя, «то, что я потерял… В конце концов я не могу заставлять подвергаться опасности, которую чудом перенес сам, людей, которые будут работать на Венере. В этом отношении урагану надо сказать спасибо: он разыгрался во-время!».
— Ураган оказался как нельзя кстати, — сказал Карбышев. Шервуд видел на экране высокую спокойную фигуру начальника научной станции на Венере, крупные черты лица, доброжелательный взгляд голубых глаз с легкой усмешкой в глубине зрачка.
Он создал условия, близкие к тем, что случаются на Венере, если не считать, что там ураганы в несколько раз сильнее. К счастью, обошлось без человеческих жертв. Потери только материальные, но они оправдали себя: ураган осуществил эксперимент, который без него трудно было бы воспроизвести. Если рассматривать его именно в этом плане, то трудно придумать лучший вариант урагана, который бы годился для этой цели.
Карбышев обвел аудиторию внимательным взглядом и продолжал:
— Во-первых, он напал внезапно. Так, вероятно, и будет на Венере, где нет синоптической службы. Он нацелился на все три станции, стоявшие на полигонах, словно это были кегли, а он — шаром, пущенным опытным игроком. И он сшиб все кегли… — Карбышев усмехнулся. — И вот теперь мы должны проанализировать этот тройной удар. Первой подверглась нападению урагана «свайная постройка». Она сразу обнаружила свое слабое место. Кольцо плохо держало само себя, оно было собрано из множества секций, и эти секции напоминали толпу, собравшуюся в кружок и нетвердо держащуюся за руки. От дуновения ветра толпа рассыпалась и разбежалась. — Карбышев сделал паузу. Шервуд представил себе, как сминал и разбрасывал ураган кольцо, висящее в воздухе. Этот поддув снизу и оказался в данном случае Ахиллесовой пятой. — «Куб», — продолжал Карбышев, — более монолитен. Авторы проекта соорудили жесткую замкнутую конструкцию, напоминающую знаменитый спичечный коробок. Его, как известно, трудно раздавить и совсем невозможно разрушить ветром. Но… — Карбышев акцентировал каждое слово, словно формулировал приговор, — напор ветра был так силен, что опрокинул куб, как спичечный коробок. Конечно, вы можете сказать, что куб не был закреплен, если его закрепить, опрокинуть его будет не так-то просто. Но ураганы на Венере, повторяю, гораздо сильнее, а поверхность, подставленная им кубом, слишком велика, — я имею в виду грани куба, которые обращены как нарочно во все четыре стороны — откуда ни налети ураган, он встретит плоскую стену. Остается последний вариант…
Шервуд невольно отодвинулся телом к спинке кресла. До этого он сидел, подав корпус вперед.
— Этот вариант, — услышал он, — как ни покажется, может быть, странным некоторым из нас, мне, лично, нравится больше всех. Конечно «Летающая Черепаха» оказалась очень легкой, и эта легкость, собственно, и спасла ее от полного разрушения. Если бы ее не подняло в воздух, а она была прикреплена твердо к земле, ее разметало бы в клочья. Но это потому, что все части станции не были склеены в одно целое, а держались только на закрепках. Соедини вы все в единый панцирь — вы сможете завязать пластилит в узел, но не разорвете его. Именно гибкость пластилита составляет его особую силу. Но следует признать, что в данном случае гибкость была излишней кое-где. Некоторые узлы, мне кажется, следует сделать более жесткими. В частности, нужно поработать над башней. Я не хотел бы во время работы находиться в башне, которая гнется, хотя и не ломается. Удачным следует считать и то, что все здания, кроме обзорной башни, невысоки и имеют плавные очертания. Сдуть такую станцию, поставленную на прочные якоря, крайне трудно. Вот мое мнение…
Шервуд сидел неподвижно. Сбоку, со стороны невидимого моря, доносился шум прибоя. С другой стороны, с экрана, неслись голоса — там тоже разыгрывался небольшой шторм. Шервуд не глядел ни направо, ни налево. Он совершал сейчас заново путешествие по станции. Вот здесь он стукнулся головой о стойку. «Стойка слишком слабая, — думает он, — надо ее укрепить». А в круглом зале, где стены вминались от бешеного ветра, потребуются дополнительные распорки. Он шел и шел, и новые мысли приходили ему в голову.
Чей-то голос настойчиво звучал с экрана. Там о чем-то еще спорили. А Шервуд уже снова работал…
Не в назидание потомству, не в Музее Неосуществленных Проектов будет выставлена его станция для разбора ее достоинств и недостатков будущими инженерами и архитекторами; она полетит на Венеру.
Шервуд обернулся к морю, чтобы отыскать на вечереющем небе, над горизонтом, переливающуюся голубым пламенем далекую звездочку…
Происшествие в доме № 5
Я был очень рад, когда мне дали квартиру в новом доме. Правда, седьмой этаж — немного высоковато для моего возраста, но лифт устранял все неудобства, а из окна моего рабочего кабинета открывался чудесный вид на город.
Первый день, как всегда, прошел в хлопотах. На другое утро вся семья сидела в столовой за чаем, когда это вдруг началось.
Встав из-за стола, чтобы принести газету, я почувствовал, что пол под моими ногами заколебался. Громко звякнула ложечка в пустом чайном стакане; ей отозвалась посуда в буфете.
— Землетрясение, — подумал я и бросился к окну.
Внизу расстилалась широкая улица, залитая асфальтом. Автомобили, как морской прибой, катились волнами, послушно замирая у светофоров. Пешеходы спокойно шли по своим делам. Здания стояли прочно и фундаментально, нигде не было никаких признаков чего-либо необычайного.
…А ложечка в стакане продолжала вздрагивать вместе с столом и полом. Люстра, подвешенная к потолку, трепетала всеми своими висюльками. Дом испытывал подземные толчки.
Точно какая-то мощная машина сотрясяла все здание. Но в нашем доме были сплошь квартиры и, кроме мясорубок, никаких других, более мощный установок в них не было. Все это было странно и необъяснимо.
Это узко ограниченное в пространстве «землетрясение» продолжалось часа два, затем дом успокоился.
На другой день все возобновилось: семиэтажное здание было точно в ознобе.
— Дом простудился, — объявил мой младший сын Игорь.
Но такое объяснение не удовлетворяло остальных жильцов. Тем более, что приступы лихорадочного состояния охватывали наше жилище и в последующие дни. Дом при этом покачивался, да покачивался, словно это был маятник, а не семиэтажная каменная махина. Особенного размаха достигли эти колебания в верхней части здания: не седьмом этаже чай выплескивался из стаканов, в одной квартире даже упала и разбилась бутылка с молоком, стоявшая на краю стола.
Понемногу начали раздаваться голоса протеста и возмущения. Но против кого и против чего? Наиболее горячие головы предлагали подать в суд на архитектора, строившего здание. Особенно возмущался бухгалтер Епифанов, живший через площадку от меня.
— Ну что же это такое? — кричал он, врываясь ко мне в одном жилете с самопишущим пером в руке. — Я жил у сестры в доме, который передвигали. Так представляете себе, никто даже не почувствовал что мы едем. Дети сестры были просто разочарованы. Проснулись и — на другой улице. А тут…
Он хлопал дверью и убегал, задыхаясь от негодования.
Наконец решили создать специальную комиссию для расследования причин этого непонятного явления. В нее вошел инженер Иван Матвеевич Ляпунов, а от жильцов седьмого этажа, наиболее страдающих от «землетрясения», выдвинули меня.