— Что ж, — заметил Шервуд, взяв в руки один из рисунков, — очень мило!
— Но посмотрите, что делают с этим машины! — Костя ткнул рукой на чертежи, сфабрикованные роботами. Шервуд взглянул и невольно улыбнулся: рядом с рисунками Кости лежали аккуратно вычерченные карикатуры на них. Линии теряли плавную форму, башни превращались в уродцев, по сравнению с которыми первый «гриб» выглядел просто красавцем. — А когда я настаиваю на своих линиях, — продолжал жаловаться Костя, — они вычерчивают такие сложные конструкции, что вся работа теряет смысл. Посмотрите, сколько дополнительных креплений добавили они к этой модели. А ведь хороша? — Костя вытащил рисунок, похожий на увеличенное яйцо, поставленное вертикально.
— У вас, — сказал Шервуд, — рука художника работает отдельно от мысли конструктора. Дайте-ка я… — Он сел за Костин стол и в пять минут набросал силуэт башни. — Ну как?
— Ничего… — Костя критически оглядел набросок. — Вы знаете, мне даже нравится. Но как отнесутся к этому чертежные роботы?
— А вы отдайте им!
Машина, к явному удивлению Кости, вычертила нечто очень близкое к рисунку Шервуда. Тот подумал, кое-что изменил и опять отдал машине. Теперь работа Шервуда и машины совпала.
— Я никогда не буду конструктором, — огорчился Костя. — Удивительно, как быстро вы справились с делом!
Шервуд рассмеялся.
— Я пользовался вашими готовыми идеями по части формы. Иначе я провозился бы дня два. Знаете, мне иногда кажется, что мы с вами вдвоем составляем одного идеального конструктора. Так что не отчаивайтесь, вы, половинка!
Вскоре Шервуд сделал еще одно открытие: его новый практикант мечтал стать художником. У него был даже готовый замысел картины — он хотел изобразить молодежь Великой Эпохи, удивительного и неповторимого периода в истории человечества, когда создавался весь тот мир, в котором мы с вами живем. Он сказал, что очень ясно представляет себе, как должна выглядеть эта картина.
— Понимаете: все должно быть просто. Героические люди — это люди, которые просто делают великое дело.
Он добавил, что ему недостает одного важного условия. Однако не художественного мастерства, как думал Шервуд, — по-видимому Костя в своих способностях не сомневался, — а, как выяснилось, совсем другого.
— Участия в каком-нибудь большом деле, — сказал Костя. Шервуда в глубине души всегда немного возмущало это постоянное стремление молодежи непременно к великим делам. Кто же, спрашивается, будет заниматься делами повседневными, которых еще немало на нашей планете.
— Ну, великого дела я вам обещать не могу, — сказал он. — Но станция на Венере, вся, с потрохами, должна стоять на полигоне ровно через два с половиной месяца. Какой-никакой, пусть прозаический, но все-таки труд!
Костя разочарованно махнул рукой. Но он продолжал честно трудиться под руководством Шервуда.
Постепенно бюро изменяло свой облик. Пяток новых, изящных и быстродействующих машин, работающих без чертежей, заменил штук сорок роботов, корпевших над листами ватмана. В помещении стало свободнее.
На долю Шервуда и Кости осталась теперь почти чистая творческая деятельность, их работа стала в известной степени более напряженной: отпали паузы, передышки, невольные секунды отдыха, когда мозг занят машинальным ходом мысли или привычными умозаключениями. Зато проектирование быстро продвинулось вперед. Они работали только по два-три часа, по утрам, на свежую голову — и все же станция была готова за две недели до срока. Шервуд и Костя догнали своих «соперников», авторов второго и третьего вариантов, которые начали работу раньше. Шервуд не мог не признать, что большая заслуга в этом была нового практиканта и той революции, что он учинил в бюро.
Последние дни, как заметил Шервуд, практикант был поглощен еще чем-то, кроме работы в бюро. Иногда он в полном самозабвении чертил, именно чертил совершенно фантастические конструкции, которые при трезвой проверке их машинами оказывались никуда негодными. Тогда Костя отбрасывал чертежи в сторону, морщился и накидывался на текущую работу, как бы стараясь наверстать упущенное время.
Иногда он, отложив в сторону чертежи, рисовал что-то, а потом вздыхал и снова принимался за работу. Чаще всего на рисунках была девушка, уже знакомая Шервуду, та самая, что вызвала в свое время такое возмущение у Мак-Кинли. Шервуду показалось, что в лице ее по сравнению с первым профилем из пластилита происходят какие-то изменения. Взгляд стал как будто серьезнее. На некоторых рисунках девушка словно впервые задумалась над чем-то. Шервуд, естественно, ни о чем не спрашивал Костю: мало ли какие вопросы волнуют современных юношей и девушек.