— Надо следить за тем, чего мы не знаем. Быть более упрямыми, чем корабль. Надо быть собой, железными людьми, гигантами. Твердыми и подвижными, готовыми к перемещениям и дискомфорту. Потому что таково наше призвание: море, километры на борту. Потому что так живется тем, кто отказался от твердой земли и проторенных дорожек. Нам кажется, что за пультом управления мы всё контролируем. Но от нас мало что зависит. Мы не можем просто так выбросить за борт того, кто нам не нравится. И мы не в силах предвидеть, что натолкнемся в тумане на скалу.
— Мне казалось, радары точные.
— Это фикция.
— Серьезно. Парни волнуются. Они не понимают, что ты пыталась до них донести. Что мы в отчаянии?
— В отчаянии? В каком отчаянии? Где ты видишь отчаяние? Мы найдем причину снижения скорости и будем в порту через три дня. Я не хочу провести путешествие, обсуждая странную скорость или незапланированное купание.
Они еще не знают, что эта точка, этот твердый голос восприняты снаружи как знак, и туман начинает рассеиваться. Державший их за горло ужас ослабляет хватку.
Чем ближе к тропикам, тем сильнее бьют солнечные лучи и тем быстрее заходит солнце. Вскоре совсем стемнеет, и этот день станет тягостным воспоминанием, мрачным — поскорее бы забыть, уткнувшись в судовой журнал.
Я, нижеподписавшаяся, капитан, дочь капитана, командующая судном первого класса, стоящая во главе корабля, который плывет сам по себе, принадлежит навигационной компании тех, кто плавает, не задаваясь лишними вопросами, тех, чей офис расположен в большом отвратительном городе, и должен прибыть в порт другого мерзкого городка поменьше, сообщаю, что снялась с якоря в Сен-Назере четного числа XXI века и направлялась к Антильским островам, не зная, что они движутся; корабль был в хорошем состоянии, прошел все необходимые проверки, оснащен как подобает, перед отплытием его осмотрели и засвидетельствовали исправность каждого механизма и прибора, оценили непроницаемость, закрытые краны: экипаж из двадцати мужчин и одной женщины; затем вдруг мужчин стало на одного больше, и этого никто объяснить не в состоянии. Женщина на корабле не рожала и рожать никогда в жизни не хочет. На судне 150 000 тонн запасов пропитания в цветных контейнерах — мои любимые голубые, они красиво смотрятся в сумерках. Глубина погружения при отплытии была 18,30 м сзади и 15,60 м спереди.
Мы покинули порт в 22:40 по местному времени с помощью лоцмана и четырех буксировщиков. Радар не выявил никаких отклонений от нормы. Плавание проходит легко, видимость на 10 миль, скорость 12,5 узла. Внезапно у экипажа появляется светлая мысль, всем хочется глотнуть сладкого воздуха свободы. Потому меры предосторожности соблюдены, в 9:45 скорость сброшена, сознание профессионалов на борту ясное, запланирована остановка, маневрирование предусмотрено, однако все члены экипажа отсутствуют, заняты купанием, фонари и сигнальная система работают, радары дезактивированы.
С этого момента констатируется тотальная автономизация корабля, который при всех усилиях команды отказывается набирать заданную скорость. В дисциплинарную книгу записан факт серьезной ошибки. Корабль, впрочем, этот документ не подписал. Мы размышляем над тем, как можно уладить дело, хотя происходящее нас крайне забавляет.
С этого момента мною лично принято решение не обращать внимания на дисциплинарную книгу, невзирая на знание о возможном наказании. Больше я не стану писать отчетов для порта назначения. И не буду рассказывать о том, как мне хочется нырнуть в белый туман, закрывший горизонт, и проспать сто лет.
Я подтверждаю достоверность и точность этого рапорта, оставляю за собой право его дописывать и видоизменять и везу для канцелярии торгового суда Гавра в целости и сохранности.
Штемпель, подпись, штемпель, штемпель. Спутниковая ежедневная передача данных — наша опора.
Из иллюминатора она наблюдает, как солнце прорезывает туман и лучи купаются в воде, в прекрасной оранжевой вертикали из тумана и света. Охровые фрагменты моря похожи на ранки, но, к счастью, не на серьезные ранения. Она надеется, что завтра волны вновь сделаются синими.
Позже случается кое-что загадочное, внезапное, почти божественное: на корабль обрушивается вечерний ливень. Тропический ливень. Стена дождя между двумя полями тумана.
В сотый раз она проверяет прогноз погоды. А не являются ли погодные условия частью божественного плана, несмотря на то что обычно моряки боятся других вещей? Однако прогноз погоды словно игнорирует ту часть океана, которую они пересекают. И тем не менее у нее чувство, будто уровень влажности начинает соответствовать месту и сезону. Судя по всему, через несколько часов туман рассосется.
Полгода назад именно под дождем она просила свои глаза быть радарами (хоть и находилась на суше), а ноги — легко ступающими по лужам. Она сама не знала, с чего начать поиски. На променаде, созданном исключительно для того, чтобы вселять в людей уверенность, — беседки и продавцы мороженого летом, постоянный присмотр дизайнеров и садовников за кустами и несколько экзотичными для тех краев цветами — все становилось враждебным, когда лил дождь. В луже валялась разорванная афиша цирка, машины тормозили, теряя управление. «Вот что я тут не переношу, — подумала она, — моменты, когда пейзаж подводит». Однако она продолжала бежать, невзирая на тяжесть в ногах, и звала отца.
Он вышел на час раньше; она бывала у него все чаще и чаще, хотя ему не нравилось, что кто-то за ним приглядывает, тем более дочь, которая должна идти своей дорогой в поисках своих приключений.
Отдавал ли он себе отчет в том, что она приезжала ради него и что они были отцом и дочерью?
Она видела, что буря не прекращается, у нее началась паника — с тех пор, как он перестал разговаривать, она частенько поддавалась панике. Не будучи матерью, она могла лишь предположить, что это та тревога, когда год за годом встаешь ночью, чтобы послушать дыхание или поправить одеяло, всегда держишь ухо востро и караулишь чудищ.
Ведомая интуицией, она пришла к порту, где стояли яхты и где он просиживал часами с тех пор, как перестал выходить в море. Как она и боялась, начался настоящий потоп, камни несло вместе с водой, один неверный шаг — и пропадешь в темных водах где-то между зимующих звезд.
Наконец она заметила направляющийся к ней силуэт: человек шел прямо, не шатаясь, словно литры дождя были ее собственным видением; она всегда умела заливать, с самого детства, говорил отец.
Она замедлила шаг, ощутила соприкосновение с ледяной водой.
Здесь и сейчас она выходит на палубу, надеясь зажечь сигарету, — вода почти горячая, даже на шее и на голове.
Она больше не вспоминала о том беге в Тулоне. Она очистила память от длительного момента сомнения: там, в луже, когда она вытирала лицо рукавом и думала, надо ли подойти к отцу, взять его под руки и тихонечко отвести домой или просто следить за ним издалека, чтобы он чувствовал независимость, а потом протянуть сухую одежду, ведь он уже забудет, что промок.
Она не помнила о прогулке возле порта и о том, что после этого его здоровье стало постепенно ухудшаться, — больше он дом не покидал. О следующих месяцах она думала словно о ледяных айсбергах, которые могут в любой момент разрушить судно, она вспоминала, кем они были раньше: отцом и дочерью, чьей легкости общения позавидуешь. Они угадывали мысли друг друга без слов, всегда знали, что делать.
Она растирает руки под горячим дождем, будто успокаивает себя: давай, старушка.